Эстетика бродяг

Неделями я не выходил из дома. Часто меня мучили непонятные страхи, и тогда было все равно − торговать медом, дерьмом или индульгенциями. Иногда я еле сдерживал желание размозжить кипевший мозг − головой о стену. Я подыхал от странной тоски, выползая из комнаты лишь в туалет да полежать в ванной с надеждой, что забудусь и утону. У меня расшаталось душевное здоровье, я чувствовал себя безумно одиноким. Меня перестали понимать все, кого я знал, и я их не понимал.

Через знакомых из Уймонской долины я устроился на работу к алтайским староверам, жившим на в Москве Рогожке и державшим медовую лавку на ВДНХ. Торговать алтайским медом, бальзамами и травами − дело не хитрое. Главное, с кем и где. О староверах я помнил немного, как все. Начались их скитания после раскола церкви при Никоне, и поныне они налагают крест двумя перстами. Еще я знал, что протопоп Аввакум был один из первых известных русских писателей. А так как учился на филолога, то в сознании зацепилась одна его фраза: «Аз же от изгнания переселихся во ино место». И более ничего. Главное, на руках имелся билет в Москву, и я рассчитывал, чуть ли не с поезда сбежать от взятых обязательств.

Меня никто не увещевал, как мистер Крейцнер своего сына, в том, что у него нет другой причины, кроме склонности к бродяжничеству, покидать отчий дом, где легко выйти в люди и жить в довольствии. Отец мой, напротив, обрадовался, узнав, что я уезжаю. Он только и сказал, поглаживая круглый живот:

− Не забывай нас, пасечник. Мёд будешь высылать? Ты там время даром не теряй. Невесту найди. Нечего тебе здесь делать.

Вот с таким напутствием в начале весны я сел на поезд с одним желанием − никогда не возвращаться. По календарю фэн-шуй это был день паука, символа творца-одиночки, который может противопоставить себя всем, но, показав взлет творческой мысли, скорее всего, будет наказан за гордыню. Камнями дня были: лабрадор, гиганит, морион, кровавик, хризолит, уваровит и зеленый гранит.

Никто не знал о моём отъезде, и я уехал трезвым. Перед поездом я зашел в книжную лавку в поисках пособия по пчеловодству и купил «Пчеловода» Максанс Франс.

− Что знаешь о мёде? − спросил старшой среди староверов, нарядный мужик с бородой, как у Робинзона Крузо, когда через три дня я заявился на Рогожку.

− Как говорили Магомет, римский ученый Варон и русский пчеловод Прокопович, ешьте мёд и выздоровеете, − отчеканил я готовый ответ

− Молодец! Проходи, будешь с нами жить. А живем мы здесь тихо, по-божески. У нас тут за оградой сам митрополит Олимпий. Лишнего себе не позволяем.

− И кладбище, значит, здесь тоже старообрядческое?

− Да. Склеп там большой, Морозовых.

− Видел. Рядом здание без крыши.

− Когда наполеоновские солдаты грабили Таганку и Рогожку, они здесь в Покровском соборе сделали конюшни. При пожаре в том месте крыша обвалилась, так и стоит. А рядом в Христорождественской церкви, вообще, пивная была.

− Нехорошо, − покачал я головой, отмечая, что в горле пересохло. И при слове «пивная» там сделался спазм.

Остальные продавцы меда взирали на меня с молчаливым любопытством. Потом я узнал: все они, русские, белорусы, молдаване и аварец, как матросы на пиратский корабль, попали кто откуда уже изрядно потрепанные житейскими штормами.

− Здрасьте, староверы, − стараясь соответствовать бодрости начальника, сказал я.

− Молиться будешь? − спросил Холмогоров.

− Чего? − не понял я.

− Мы уже помолились перед завтраком, − объяснил Холмогоров, указывая на икону над холодильником. − А ты, если хочешь, сейчас помолись.

− Да не, я попозже. Мне бы умыться.

Сначала мне показали мою комнату, отгороженную, как и четыре остальные, покосившимися листами деревокартона, с сиротской кроватью у стены. Здание восемнадцатого века за последние девяносто лет сменило несколько хозяев. В душевой висел пожелтевший памятный лист с указаниями, как правильно мыть младенца.

− Здесь раньше был детский интернат, − сказала женщина, приставленная разъяснять и показывать. − А ты старовер?

− Пока еще нет, − признался я.

− Ирина, − улыбнулась женщина.

− Слава.

− Как ты попал сюда, Слава? − спросила Ирина так, словно попадать сюда не следовало.

− Москву мечтал повидать, − дал я готовый ответ.

− Ну-ну, − покачала головой Ирина, − теперь-то повидаешь…

Я наскоро умылся и переоделся. Потрескавшееся зеркало, желтый унитаз и собачий холод делали и без того неуютную ванную комнату похожей на место, где обмывают трупы, провожая в последний путь. Через несколько минут я вышел к осиротевшему столу.

− А где все? − спросил я у Ирины.

− На работе. У нас с этим строго. Поел и сразу на точку, на рабочее место. У нас все работают, даже Холмогоровы. Остается только один дежурный.

− А когда я приступаю к работе? Что нужно уметь?

− Завтра все расскажу и покажу.

− За столом только ваши работники были? − спросил я, припоминая пеструю банду.

− Да. К обеду из Питера с ярмарки приедут Люся и Иван Абрамыч. Ты смотри, не сбегай от нас. Через месяц в Питере ярмарка, я слышала, тебя хотят туда отправить.