Эстетика бродяг

− Ни-как не пойму, ты в-выглядишь оч-чень молодо, особенно, ко-огда смеешься. А то вдруг совсем старик, если с-ссутулишься и мрачно молчишь.

− Блуждающий возраст, знак людей вне времени, − засмеялся я.

− Вот. С-с-сей-час ты у-уулыбался и выглядел как салага.

− Иди ты на хер, − добродушно предложил я.

− Я с-старше те-бя лет на десять, − сказал Лысый.

− Иди на хер, − повторил я.

− Здесь м-ме-ня никто не понимает, − с грустью проговорил Лысый. − Даже ты. А ты ведь д-до-олжен меня понять. Ты не такой, как все. Я д-давно ищу кого-нибудь, кто бы меня понял. Зн-наешь, раньше я очень сильно п-пил. Видишь вот это.

Он указал на изуродованный нос.

− Это м-мне п-пытался откусить м-мой со-б-бутыльник, я чуть не придушил его. Я когда нап-пивался, видел в людях демонов. И н-начинал их ду-шить. Теперь я сам п-похож на демона с этим изуродованным н-носом.

На самом деле внешне он был похож на толстую мышь, терроризировавшую кота Леопольда.

− Здесь нет никого, кто бы п-п-росто послушал меня, − жаловался он. − Ты ведь мог бы уделить мне н-н-немного внимания.

− Иди ты на хер, − послал я в третий раз и пошел мимо.

− Подожди, − крикнул Лысый в спину. − Ты не заметил, что здесь за т-тобой следят?

− Что?! − шарахнулся я обратно.

− Д-да, с-следят. И я с-слежу.

− Ты это о чём?

Лысый лишь глупо улыбался в ответ.

− Идиот, − разозлился я.

− Ид-ди-от, − обрадовался Лысый.

В общаге меня остановила Ирина. Руки она держала на бедрах, от нее исходил аромат готового ужина. Её характер подкупал чисто сибирской прямотой и озорством. Я ей подмигнул. Люди, которые легко срывались с насиженного места, мне нравились больше остальных. А кому больше верить − стоптанным сапогам или домашним тапочкам? Может, только бродяги и слышат отзвуки новой жизни, где правят наши лучшие мысли. Там, где мысль, там и всемогущество, говорил мне Виктор Гюго.

− Тебе тут звонил один, − сказала Ирина, глядя на меня, как на человека, которому нормальные люди не позвонят.

− Кто?

− Какой-то Митрофан.

− И чего?

− И ничего, я объяснила, где тебя можно найти. Завтра узнаешь чего. Садись есть, мы с Люсей курник испекли.

− Вот это уже интереснее.

− Ты женат, дети есть? − спросил у меня Холмогоров перед затрапезной молитвой. − Как их упомянуть?

− Нет у меня никого. Только мама, её упомяните.

И я опять вспомнил о Вике.

− На молитву становись! − скомандовал Холмогоров.

На следующий день я встретился с Насосовым. Митрофан считался культовой фигурой в родном городе. Музыка и поэзия в его понимании звучали неистово. Я бы сказал: с дурнинкой. Но при нем не стал. На днях он приехал в Москву сразу по двум делам: на съезд НБПР и подзаработать моделью. Приехал с черным дипломатом на кодовом замке. Однако в пьяном забытье Митя съехал лицом по ступенькам штабного бункера, и теперь отвергнутый партией и модельным бизнесом шлялся по столице с покарябанной рожей в темных очках в поисках мелочи на метро.

− Вышла книга «Дом для престарелых убийц», − рассказывал Насосов под дождем у ракеты на ВДНХ, где в соседнем павильоне я торговал мёдом. Мы пили травяную настойку по моему рецепту. − Я прототип одного из персонажей, Митрофана Отбросова. Очень мерзкий чувак, но бунтарь. Это забавно оказаться в книге. Вроде ничего особенного, но все равно что-то происходит в жизни. Если будешь писать книгу, можешь упомянуть обо мне, я не против.

Не против, так и я не против. Держи, Митя.

Насосов уехал после того, позвонил родителям и рассказал, где у него лежит заначка. Получив деньги по телеграфу, он смачно харкнул на гудевшую столицу и укатил. В этот же день в Сибирь улетел и наш Робинзон Крузо, бородач Холмогоров, передав свои полномочия супруге.

В канун Пасхи мы с Марией Яковлевной стояли на православной ярмарке и в четыре руки еле отбивались от покупателей. Жители многомиллионного летающего острова очень ценили горный мёд и травы, верили в их целительную силу. Уповали, как на источник долгой счастливой жизни. Людям свойственно верить, что природа все еще на их стороне. Мария Яковлевна женщина была строгая, но справедливая, к вере относилась серьезно, но было в её религиозной отстраненности что-то трагичное. Как-то вечером ехали мы уставшие, зажатые людьми в метро, на Рогожку, путь не близкий, и я в полголоса рассказывал о своих путешествиях.

− Чем-то похож ты на моего Стасика, − вдруг невесело произнесла Мария Яковлевна.

− Какого еще Стасика?

− Известный поэт он был, любил меня очень, и я его любила, − Мария Яковлевна вздохнула. − Только пил он много, бродяжничал. Больше всего не любил работать как все, официально. Говорил, что дед его белогвардейский офицер завещал ему не покидать родину и не работать на государство. Уезжал мой бродяга в тайгу охотился, промышлял. В общем, к осени всегда деньги привозил. Гулял на них. А однажды его избили по пьяному делу. Да так избили, что умирать стал. Долго мой Стасик мучился. А как умер, я в один день и постарела. После еще год в больнице лежала, память отказала, не узнавала никого. Это уж потом я с другим обвенчались, к старообрядцам обернулась и к Богу пришла.