Эстетика бродяг

Вот так началась и замерла моя литературная карьера. Вы спросите, а куда подевалась надежда на успешное писательское будущее. Не знаю. Вы бы еще спросили: Ou sont les neiges d'amont? Куда подевался прошлогодний снег?

Тогда я попробовал по-другому приспособиться к жизни.

Накануне зимних холодов позвонил Шао.

− Хочешь быть гусеницей? − спросил он.

− Какой еще гусеницей, той, которая кормила Алису грибами? − предположил я.

− Нет, − усмехнулся Шао. − Гусеницей из поролона, которая ходит по «Атриуму» на Курской и раздает приглашения на новогоднее представление Верки Сердючки.

− Сколько платят?

− Сорок долларов за шесть часов. Работаем с четырех вечера до десяти.

− Согласен.

− Тогда заходи сегодня в «Атриум» к половине четвертого, со стороны Курского вокзала, − объяснял Шао. − Направо будет дверь для персонала. Скажешь охраннику, что ты сегодня будешь куклой, и он тебя впустит. Не опаздывай. Там тебя встретит Цой.

− А он жив? – попытался сострить я.

− Ага, поживее других.

Я немного опоздал. Цой, он же Игорь, и Макс уже одевались куклами. Я их узнал, мы были земляки, встречались иногда у общих знакомых. Парни занимались музыкой. Если удавалось, они выступали перед публикой. Но их песни годились только для тех, у кого вместо мозгов дорога, а не поролон.

Цой был почти как тот самый Цой, поэтому его так и прозвали, хотя «Кино» он не любил. А Макса Астафьева, восторженного юношу с голубыми глазами, я запомнил читающим свои стихи пьяным под проливным дождем в летнем кафе у кинотеатра «Россия» в Барнауле. Хорошие ли были стихи, я не запомнил. Запомнил, что он собирался в Москву поступать в Щуку. Сейчас он был в костюме хоккеиста.

− И вы здесь? − не удивился я.

− Ага, а где же нам еще быть? − помахал Цой кукольной рукой снеговика. − Переодевайся, гусеница, выходишь первой.

Не успел я сообразить, как на меня напялили каркасный костюм. Помимо своей пары ног прибавилось еще две, они волочились за мной вместе с хвостом.

− Боязни замкнутого пространства нет? − спросил Цой.

− Нет, но это не точно.

Сверху опустилась поролоновая голова гусеницы, и меня сразу выпроводили за дверь. С непривычки я забился куда-то в угол. И тихо там истерил, пока ни пришли хоккеист и снеговик. Они взяли гусеницу под руки и провели по маршруту.

Первый вечер в костюме гусеницы тянулся, как в тумане. Взмокший и возбужденный я терялся и плохо понимал, что происходит. Люди лезли кукле в рот, пытаясь разглядеть её внутренности. А внутренности глядели на них, и куклами казались люди.

Второй день принес неожиданное открытие. Я вдруг понял, что из глубины куклы, сквозь сетку рта мир мертвецов виден особенно отчетливо. Многоэтажный атриум блестел и переливался яркими цветами, но это был неживой свет. Это была сверкающая паутина, которой жизнь требовалась лишь для того, чтобы шевелились её мертвецы.

После работы мы пили пиво в стоячем бистро у Курского вокзала. Вспоминали людей и ситуации, пережитые за день. Я был уверен, что мы не просто куклы, а резиденты будущего, отслеживающие движение мертвого мира. Из наших тесных утроб он виделся как есть. Он сыпал на нас всё подряд: объятия, конфеты, мишуру, деньги, тычки, подзатыльники, насмешки и угрозы.

Странно, но если не считать детей, на одного человека приходилось около пяти существ только похожих строением тела и речью на людей. По большей части это были балбесы-подростки, но попадались и законченные взрослые уроды, готовые вытаптывать всё, что растет и шевелится. Их отличало неживая речь и неживые поступки. Они вели себя так, словно внутри у них царила тьма.

Настоящие мертвецы в «Атриум» не заходили. Они его построили не для себя, а для тех, кто им служил.

Мы допивали пиво и расходились, махая на прощание друг другу:

− Пока, кукла.

В «Атриуме» мы отработали три недели, получив за это время по семьсот долларов, четыре выговора, одну премию, тысячу тычков и подзатыльников, и одну несмываемую кровную обиду. Сфотографировались в костюме кукол с тысяча восемьсот сорок одним человеком, пожали ладошки трех тысяч триста ребятишек, раздали три тысячи триста шоколадок, выпили тридцать восемь литров минеральной воды, семьдесят три литра пива и выкурили пятьсот сорок две сигареты. Мы отработали на мертвецов как могли.

В последний вечер я стоял на третьем этаже, смотрел вниз на людской поток и перед тем, как в него плюнуть, спрашивал:

− Мать вашу, чем вы забили свои внутренности, сердце и мозг? Разноцветными помоями, пригодными лишь для того, чтобы взращивать новую ложь? Кто же ваши хозяева? Моноцеросы, идущие через вечность? Или голодные волки, завывающие на луну перед охотой на падаль?

− С кем ты разговариваешь? − спросил подошедший Цой.

− С ними, − кивнул я вниз.

− Перестань. Они слушают только мертвецов с экрана и свои кошельки.

− Вот вам, − плюнул я.

Так я приобщился к актерской гильдии. Заработанных потным трудом на ниве ростовых кукол денег хватило на пару месяцев беззаботной жизни. Пока я их проедал, кукловоды меня не трогали, ожидая пока я сам явлюсь на поклон.

Я долго оттягивал встречу. И, наконец, позвонил Стёпе Разину.