Эстетика бродяг

Жизнь не оставляет без любви тех, кто в неё верит. Итак. Ты − это я, он − это ты, а я − это он. Почему? Разве ты не понял − мы мало чем отличаемся друг от друга. Особенно здесь, где даже мертвых путают с живыми.

Ты − это я. Он − это ты. А я − это он.

Из нас получилась отличная приправа к похлебке жизни, придавшая ей неповторимый привкус свободы, призрак которой летает даже на кладбище. И если кому достанется лишняя ложка, он в ней захлебнется, как в океане.

Признаться, часто врываясь в чужие судьбы с бесцеремонностью преступников, взламывая замки и выставляя двери, мы искали самое ценное – любовь. «Где она?! − выдвигая ящики, заглядывая под юбки и в кружки с вином, кричали мы. − Где эта продажная тварь, строящая из себя саму невинность?!» Но мы мало чего узнали, и это незнание было, как ком в горле, мешающий сглотнуть.

Мы стояли втроем на виадуке − ты, я и он. И смотрели, как внизу движется нескончаемый поток машин. Казалось, это капилляры, несущие жизнь монстру, захватившему нас. Мы стояли в центре его утробы и пялились на свою смерть.

− Я не верю в любовь, − сказал ты, глядя на проезжавший внизу грузовик, забитый морожеными тушами коров.

В воздухе кружили редкие снежинки. Они съедали остатки тепла, подготавливая для зимы безжизненное пространство. И слова, вылетевшие из тебя вместе с паром, были приятны холодному дню, этому виадуку, этой машине полной замороженных трупов.

− Она была, есть и будет, но не для меня, − говорил ты. − Эту жизнь я проживу, глядя в глаза пустоте.

− Тебе не страшно? − спросил он.

− А чего мне бояться? Это все равно, что вечность кружиться в хороводе этих снежинок.

− А я верю в любовь, − сказал я. − Она дышит мне прямо в затылок. Часто я не сплю ночами и смотрю на небо, в городе небо темно-серое, без звезд, но я вижу на нем какие-то радостные блики, и думаю, что это любовь.

Внизу проехал катафалк, его обогнала свадебная машина.

− Издеваешься над нами, − сказал он. − Как ты можешь верить в любовь, если мы тебя уже пятый раз из петли вынимаем? Как можно верить в любовь и намыливать веревку? Ты ничего не путаешь?

− Иногда я путаю причину со следствием. Больше мне путать нечего.

− А я сейчас сплю с женщиной, у которой нет сердца, − сказал ты. − Но зато она делает в постели то, что не делают другие. Просто невероятно. Приближение ночи для меня все равно, что наступление дня рождения. Это чудесно, мягкие пальчики сжимают меня, как переспелую хурму, и я, отдав все соки, засыпаю убаюканный пустотой.

− Почему у неё нет сердца? − спросил он.

− Потому что сердца нет у меня, − ответил ты. − И она бы не смогла жить со мной, имея это болезненное место. Мы оба сотканы из перистых облаков.

− Ох, и привираешь ты всё, − усмехнулся он. − И про сердце, и про облака, и про хурму.

Внизу, урча, проехали фуры, окутанные черно-синими клубами сгоревшей солярки, словно вестники ада.

− А я ищу свою женщину, − сказал я.

− С петлей на шее, − вставил он.

− Нет, серьезно, − кивнул я. − Ни о чём другом, кроме любви, и думать не могу. Засыпаю, пытаясь угадать, когда же мы встретимся, и просыпаюсь с мыслью, а не сегодня ли это произойдет.

− Х**ня с тобой какая-то творится, − тоже серьезно заметил он. − С таким невротическим романтизмом вечно влюбленного юноши тебе нужно отсюда подальше, малыш.

Ты засмеялся, но смех вышел немного грустный.

Внизу, мигая дьявольским оком, пронеслась патрульная машина. Опять куда-то отправилось заслуженное наказание. О нас думают, о нас заботятся, свободу и любовь выдают порциями, по черпачку, как баланду на каторге. Скоро начнут выписывать рецепты на счастье, и мы будем бегать с ними по аптекам.

− Такая орава людей живет на планете, − проговорил ты, − и все давно поняли, что мир лучше войны, что любовь это больше, чем возня двух тел. Что мир изменит только она. А что толку?

− Понять мало, − сказал он. − Надо чтобы кто-то научил любить любовь.

Внизу под виадуком появилась парочка юных созданий в призывно коротких юбках и кожаных куртках. Они сжимались от холода, ходили вдоль обочины и иногда махали проезжавшим машинам. Они были похожи на цыплят, которых бросила мама.

− Вот они и научат, − с усмешкой указал на них ты и крикнул. − Девочки почем любовь?

− Двести минет, − готовно крикнула одна. − Триста в стойке.

− Это как? − не понял я.

− Она встает к тебе спиной, наклоняется и охает, пока ты делаешь свое незамысловатое упражнение любви, − объяснил он.

− А триста это не дорого, − сказал ты. − На дороге почти везде так.

Девочки-цыплята еще некоторое время с надеждой смотрели на нас, потом смачно выругались и пошли дальше.

− По большому счету мы все так стоим вдоль одной дороги и продаемся, − сказал ты.

− Что ты имеешь в виду? − спросил он.

− Что вся эта жизнь похожа на один большой бордель, кто-то по дешевке сдает себя на обочине, а кого-то за хорошую цену покупают в дорогой обстановке. Впрочем, есть выбор самому стать сутенером и следить за куплей продажей тел и мозгов. Но все равно наш мир − бордель, а любовь скачет по нему неуловимым солнечным зайчиком.

− Хотел бы я, чтобы это было не так, − сказал я.