Эстетика бродяг

Плюнув в наблюдавший глазок, я пошел еще на один круг. Подустав, сбился с дороги и уже шел, куда ноги ведут. В незнакомом дворе я увидел сутулую спину, она показалась знакомой.

− Игорь, − окликнул я, пытаясь угадать имя.

Спина развернулась. Человека в очках с оплывшим от пьянки лицом смотрел с гримасой легкого ужаса.

− Мы недавно были у тебя в мастерской, − неуверенно напомнил я.

− В мастерской, − также неуверенно согласился Игорь.

И тут он вспомнил.

− Как же, старик, помню тебя, − обрадовался Игорь больше, наверное, тому, что помять еще не совсем переклинило. −Ты ведь был у меня в мастерской на днях! И еще целая толпа каких-то веселых ребят. Ты еще про Селина что-то классно рассказывал.

− Был, и оставил ножик со штопором, − подтвердил я. − Кружу здесь весь день и не могу найти, где мастерская.

− Она не здесь, а в Армянском переулке. Я зашел сюда отлить. Пойдем, у меня как раз гости.

Гостей было немного, они тихо сидели за коньяком и беседовали об искусстве. Как только мы попали в мастерскую, я увидел у стены вхождение Иисуса в Иерусалим, которое в прошлый раз было смутным видением. Но это было не видение, а внушительная скульптурная композиция из тринадцати фигур, впереди Иисус на осле.

Что-то случилось в моей душе, я видел только святую процессию. Ученики шли, погруженные в себя, никто не улыбался. О чем они думали? Уж точно не о том, о чем думал я: как и почему нужные образы в нужное время рождаются в художнике, и кто за этим стоит.

− Твоя работа? − спросил я Игоря.

− Моя.

Гости разбрелись, а я все сидел и смотрел на работы сутулого скульптора.

− Наш знаменитый боксер Саша Кошкин, − указывая на бюст, говорил Игорь. − А там Борис Николаевич.

− Ельцин? − удивился я.

− Балбес, − хлопнул меня по плечу Игорь и с грустью и гордостью проговорил: − Греков Борис Николаевич, мой второй отец и учитель. Заслуженный тренер России по боксу. Видел бы ты, как его хоронили.

− Ты извини, старик, я совсем не знаю историю нашего бокса. Недавно вот только узнал, кто такой файтер. В детстве я классической борьбой занимался, а потом баскетболом.

− Ничего.

Я хотел поддержать беседу:

− А что стало с Кошкиным?

− Спился Саша. Заходил недавно, − Игорь достал журнал. – Смотри, его портрет на международном турнире в Праге.

С фотографии глядел удивительно симпатичный юноша эпохи Возрождения с одухотворенным лицом поэта, никак не боксер.

− Саня рассказывал, как недавно умудрился подрезать сразу четыре машины. И за пять секунд отключить пять человек, которые выскочили из тех машин, − рассказывал Игорь и как бы между прочим спросил: − Ты где живешь, чем занимаешься?

− У друзей на кухне. Пишу рассказы, хочу в литературный институт поступить, − озвучил я идею, прямо в этот момент пришедшую в голову.

− Можешь в мастерской пожить. Будешь вонючий коньяк допивать?

Мы допивали коньяк, каждый думал о своем. Казалось, о чем-то думают бюсты и гипсовые фигуры. Я думал о творчестве, о том, как боксер стал скульптором, поэт назвался файтером, о любви учителя к ученикам. Есть вещи, которые нам понятны сразу же, есть вещи, которых не понимаем, но можем понять. И есть вещи, которых мы не можем понять, как бы ни старались, пока не постигнем их тайную суть. Как писал один самурай, человек, который не понимает тайного и непостижимого, всё воспринимает поверхностно. Творчество и любовь − таинственны и непостижимы, пока сомневаешься в их непререкаемой власти. Никаких сомнений, если любишь и способен творить! А иначе будет только нелепая толкотня со своими сомнениями, смешная, как поединок между Чарли Чаплином и Ханком Маном в «Огнях большого города».

Наблюдая за вхождением Иисуса в Иерусалим, я вспоминал последний поцелуй дьявола.

последний поцелуй дьявола

Первая жена моего деда работала буфетчицей в Каунасе. Это был 1946 год. Сразу после войны деда назначили начальником отдела по борьбе с бандитизмом в столице Эстонии. Там они и встретились. Теперь трудно понять, что их сблизило, и насколько сильно он её любил.

После того, как выяснилось, что буфетчица причастна к контрабанде водки из Польши, ей вынесли приговор в несколько лет тюремного заключения. Деда отправили на юг Сибири. В звании пониже он стал начальником уголовного розыска Колыванского района. Там он и встретил мою бабушку. В свои тридцать лет дед был видным мужчиной: боевой офицер, имел ранение. Чувство юмора и упорство придавали его характеру настоящую мужскую глубину. На вопрос бабушки о семейном положении он отвечал четко: «Холост. Детей не имею». А у самого дочурка четырехлетняя росла.

Вот с этого обмана всё и началось. Обман передается в крови, уносит молодость и радость. Потом обманывать пришлось моему отцу, это унесло и его молодость и радость. Он думал, что просто охотится на женщин, скрывая от жены, забывая о семье, а на самом деле он делил жизнь на две мертвые половины. Разделять − вот главное предназначение лжи. Не знаю, понял ли он это, когда остался один. Это не любовь сделала ему кровопускание, а ложь.