Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

И тем не менее, было бы ошибочно вообще отрицать наличие какого бы то ни было группового самосознания у аборигенов. Как ни слабо оно было, оно помогало им ориентироваться в окружающей социальной обстановке и в той или иной форме реагировать на ее изменения. А. Элкин писал о племенном чувстве, включавшем особое отношение к своей территории, языку и обычаям и усиливавшемся различиями в языках и обычаях с соседями и страхом перед неизвестностью. И он и другие этнографы подчеркивали, что даже при дружеских отношениях с соседями и взаимных браках члены племени гордились своими отличиями от них, питали к ним в душе вражду, а иногда приписывали им неэтичные поступки[241]. Вообще, как правило, по мере удаления групп друг от друга дружеские чувства затухали, а враждебные все более разгорались. Тех, кто жил очень далеко и с кем аборигены не поддерживали непосредственных контактов, они считали кровожадными и агрессивными и наделяли всеми возможными отрицательными качествами

[242].

Интересный пример этноцентризма описал А. Элкин. Несмотря на межплеменные браки с племенем бард, члены племени ньюл-ньюл были убеждены в отсутствии у бард порядка и «законов» и считали себя выше них. Как установил А. Элкин, под отсутствием порядка понималось отсутствие у бард системы секций. Однако и у самих ньюл-ньюл эта система большой роли не играла[243]

.

Особенность самосознания аборигенов заключалась и в том, что в нем своя группа трактовалась как нечто высшее по сравнению со всеми окружающими общностями. Крайней степени это явление достигло у такой, например, группы, как валбири. Во взаимоотношениях с другими аборигенами валбири руководствовались тем, что, по их мнению, «чернокожие» (т. е. австралийские аборигены. — В.Ш.) делились на две группы: на валбири и тех «несчастных, которые к ним не относились». Валбири считали свои традиции и обычаи лучшими, свысока смотрели на отличающиеся от них традиции и обычаи своих соседей

[244]. Тиви, по описанию Ч. Харта и А. Пиллинга, считали себя единственными настоящими людьми, которые имели право жить на островах в отличие от всех других человеческих существ. А сам термин «тиви» означал не людей вообще, а «избранный народ», «мы — единственные люди»[245]

.

Вместе с тем развитое чувство этноцентризма, присущее валбири и тиви, возникло в особых условиях, о чем речь пойдет ниже, и не может считаться типичным для аборигенов Австралии. В некоторой мере сходное чувство отмечалось у аранда, однако оно объединяло не всех членов их общности, а людей из отдельных ее частей. Так, северные аранда лишь себя считали «настоящими аранда», а всех других называли «лоритья», что означало дикари, варвары и вообще неаранда[246].

В целом сознание аборигенов определялось страхом перед неизвестностью и, следовательно, большим желанием придерживаться прежних традиций, «установленных предками». Единое самосознание объединяло, прежде всего, тех, кто считал себя связанным общими целями и интересами в настоящем, общим прошлым и общим будущим. Выше уже отмечались особенности отношения аборигенов к языку. Понимание языка сближало людей и физически, и духовно. Оно было одним из тех критериев, с помощью которых люди отличали себя друг от друга. И хот социально-культурные и лингвистические преграды, как указывалось, были слабы, хотя люди одной лингвистической группы не всегда знали друг друга в лицо и порой весьма мало могли полагаться друг на друга, тем не менее, эта «фиктивная форма идентификации», как считает Р. Берндт, помогала аборигенам ориентироваться в окружающем мире и устанавливала определенные рамки общения, препятствовавшие свободному смешению людей на сколько-нибудь широких пространствах[247].

Впрочем, осознание лингвистического и социокультурного единства было скорее относительным, чем абсолютным. По данным, собранным в Кимберли, аборигены считали соседние группы, сходные по языку, обычаям, культуре, социальной структуре и идеологии, близкородственными и называли их «дьянду». Для групп, отличавшихся по языку, культуре и другим показателям, у них имелся термин «нгаи», означавший «чужаки, враги». Контакты с нгаи происходили много реже, чем с дьянду. Они, как правило, осуществлялись на межплеменных сборищах. Отношение к нгаи было дифференцированным. Тех из них, кто жил по соседству и с кем контакты имелись, аборигены считали «би н», т. е. людьми в физическом понятии этого термина. Что же касается населения, жившего вдалеке, то аборигены сомневались в его принадлежности к разряду людей. Ясно, что понятие «дьянду» было относительным; какую бы общину мы ни взяли, все непосредственно окружавшее ее население рассматривалось как дьянду, а все жившее в отдалении — как нгаи[248]. Это-то, в частности, и ослабляло жесткость социокультурных границ, хотя и не стирало их полностью.