Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе

Разные специалисты в разные годы пытались уточнить термин «племя» в приложении к охотникам и собирателям. А. Рэдклифф-Браун предложил название «децентрализованное племя»[261], а Дж. Бердселл — «диалектное племя»[262]. Другие зарубежные авторы предпочитают заменить термин «племя» на такие названия, как «диалектная общность» (Р. Берндт)[263] «максимальная община» (Дж. Стюард)[264], «коннубиум» (Б. Уильямс)[265]

, «общность» (Н. Петерсон)[266], «скопление локальных групп» (Д. Тернер)[267], «региональная группа» (Э. Берч)[268], «нексус» (Г. Хейнц)[269]. Более правомерной представляется точка зрения тех советских исследователей, которые предлагают рассматривать описанную общность, как одну из этнических категорий[270]

. Разделяя эту точку зрения в принципе, необходимо сделать оговорку о том, что, как было показано выше, этнические свойства племени выражены у наиболее отсталых охотников и собирателей еще неявно. Речь может идти только об их формировании. На это в нашей литературе уже обращали внимание В.Ф. Генинг и Я.В. Чеснов, предложившие считать австралийские племена соответственно «формирующимися этническими группами»[271] или «предэтническими общностями»[272]. Практически то же самое недавно признал В.Р. Кабо, указавший, что «стадиально более ранние племена, в сущности, тоже были и этническими и социальными общностями, но формирующимися»[273]. Думается, наиболее адекватно описанную ситуацию отражает термин «протоэтнос», означающий, что этнос находится в процессе становления.

Почему в условиях нормального существования, не осложненного внешними контактами с более развитыми обществами, этнические процессы, как правило, не порождали у охотников и собирателей возникновения этноса в полном смысле этого слова? Причина, по-видимому, заключалась главным образом в особенностях их социально-экономических отношений, предполагавших широкие контакты и определенную степень зависимости отдельных групп друг от друга. В условиях порой значительных колебаний в размерах доступных пищевых ресурсов, связанных всецело с капризами природы, отдельные коллективы оказывались то в ситуации, когда они сами не могли потребить необыкновенно богатый «урожай», то, напротив, сталкивались с угрозой голода и были вынуждены изыскивать новые возможности для того, чтобы выжить. Такая картина была настолько типичной, неизменно повторяясь в самых различных районах, что охотники и собиратели издавна выработали социальные механизмы, способные свести ее эффект к минимуму.

Главным из этих механизмов было искусственное перераспределение пищевых ресурсов, выражавшееся в обычаях гостеприимства[274]

. Исследователи неоднократно описывали крупные сезонные сборища разноплеменных общин, приглашенных «хозяевами» воспользоваться богатством природных ресурсов. В Южном Квинсленде такие сборища периодически организовывались в связи со сбором орехов бунья-бунья[275], а в Юго-Восточной Австралии — по случаю ловли мотыльков[276]. То же самое происходило и в других районах Австралии[277]. Напротив, в период засух и неурожая члены племени могли найти убежище на территории соседей[278].

Взаимозависимость протоэтносов выражалась и в снабжении друг друга необходимыми изделиями или сырьем в ходе межплеменного обмена или же путем специально организованных экспедиций. Другой стимул для межэтнических контактов заключался в потребностях биологического воспроизводства. Как отмечалось выше, уменьшение размеров группы ниже определенного предела ставило под вопрос само существование протоэтноса, вызывая необходимость в резком увеличении количества межэтнических браков. Другой выход предоставлял обычай адопции, который чаще всего выражался в усыновлении захваченных в результате набега детей, но порой мог распространяться и на взрослых. Так, по сообщению Г. Уилера, одно из племен Центральной Австралии, сильно уменьшившееся в численности, приняло в свою среду много иноплеменников[279]

.

Важным для инкорпорации и получения полного статуса было знание языка данного протоэтноса[280]. Адопция служила важным механизмом, обеспечивавшим безопасность изгоям. Благодаря ей, нарушители племенных обычаев и норм могли скрыться в иноэтничной среде[281]. И хозяйственные и социальные межгрупповые связи опирались на механизмы, прорезавшие границы протоэтносов. Чужаки, т. е. люди, совершенно неизвестные, повсюду вызывали подозрения и принимались по меньшей мере недружелюбно. Так, в Южном Квинсленде хорошо принимали только тех, кто знал местный язык и мог объяснить свое имя и происхождение, а в Северном Квинсленде — только знакомых. Всех других в этих местах убивали[282]. То же самое отмечалось и в других районах[283]. По заключению Р. Берндта, иноплеменники могли инкорпорироваться в протоэтнос только посредством таких механизмов, как секции и субсекции[284].