«Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу». Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела

Я различаю три формы желания иметь ребенка: во-первых, зрелое, легитимное нарциссическое желание достижение идентичности взрослого (у мужчины и женщины) и репродукции, во-вторых, протестную попытку подростка избежать достаточной степени сепарации и развития, так сказать, насильно стать взрослым и отграничиться от родителей и, в-третьих, попытку создать для себя в желанном ребенке материнский объект как выражение регрессивных потребностей, т. е. стать матерью для самого себя в лице ребенка (лучшей, чем собственная мать человека в детстве).

Но уже в случае с успешным развитием идентичности желание ребенка и беременность сопровождаются амбивалентностью, которую следует признать и выдержать ради самого желания (Zeller-Steinbrich, 2001), поскольку оно всегда означает утрату, ограничение: человек теряет либо последние остатки детства, которые, вероятно, хотел бы сохранить, или же свобода молодого взрослого оказывается под угрозой, поскольку он не хочет себя снова связывать слишком прочными узами. Ни одно событие не изменяет жизнь и идентичность человека так, как беременность и рождение первого ребенка. В течение 20 лет человек живет с ним и приспосабливается к нему, и даже после этого обратного пути к идентичности не-родителя нет. Эта амбивалентность обнаруживается в каждой среднестатистической паре и при определенных обстоятельствах может стать очень сильной, а именно когда молодые родители сами еще недостаточно «дошли до этого», недостаточно удовлетворены достигнутым статусом развития их идентичности. Если речь идет о совсем молодых родителях, нет ничего удивительного, что они еще не достигли такого уверенного чувства идентичности (и часто нельзя определить возрастные рамки подростковости — на сегодняшней стадии развития общества и культуры подростковый возраст длится вплоть до начала пятого десятка). По сути это та же амбивалентность, что и при вступлении в брак и въезде в собственный дом (ср.: Das Haus, Hirsch, 2006a): это признаки совершившегося взросления, того, что человек сумел самоопределиться и жить самостоятельно, с другой стороны, они означают ограничение свободы, прикованность к месту и особенно привязанность к партнеру. В динамике изменений идентичности посредством беременности (особенно первой) я согласен с Динорой Пайнс (1990). Она видит беременность как ступень индивидуации и, соответственно, освобождение от отношений с матерью. Если ранний опыт отношений с матерью был достаточно хорошим, нарциссическая идентификация с собственным ребенком, в воскрешении первичной идентификации с матерью, несмотря на всю амбивалентность воспринимается как «приятная». Бергер выделяет аспект воскрешения ранних отношений «мать — дитя» еще в ходе беременности и видит в ней также задачу последующего освобождения.

Речь здесь идет о том, чтобы наряду с внутренним, регрессивным сближением с собственной матерью во время беременности одновременно прийти к дифференциации от этой матери и активному материнскому приспособлению к собственному ребенку, которое при этом не соответствует симбиотическому слиянию с ребенком (Berger, 1989a, S. 23).

Если же амбивалентность слишком велика, желание ребенка, беременность и рождение могут одновременно и вызывать страх как угроза идентичности, и, напротив, породить стремление найти в ребенке суррогат собственной ненадежной идентичности. Часто женщины, которые, так сказать, вели войну с собственным телом в подростковом возрасте, не могли принять его именно в его женственных формах (здесь стоит задуматься о крайне распространенной озабоченности массой тела), а также мучаются разнообразными психосоматическими проблемами, внезапно переживают беременность как время огромного облегчения от этих сомнений в собственной идентичности, как время освобождения и успокоения, а также хорошего физического самочувствия. Вместе с беременностью они обретают идентичность, так сказать, заложенную в чрево природой, связанную с чувством «возможности просто быть, без нужды что-либо делать».

Одна пациентка рассказывает, что ей всегда не хватало уверенности в себе, собственно, она постоянно отвергала свое тело. Она была убеждена, что не сможет иметь ребенка, для нее было немыслимо справиться с такой задачей. Когда же она забеременела, она восхищалась собственным телом, «как другим человеком» (!), она «была уверена, что оно справится». Во время беременности постоянные упреки матери, вызывающие неизменное чувство вины, совершенно на нее не действовали. Она испытывала «асболютное доверие к родам». Другая пациентка наслаждалась обеими беременностями, говорила, что испытывает «прекрасное самоощущение и ощущение собственного тела и только ради этого стоит почаще беременеть».

То же и с пациенткой Хальберштадт-Фрейда: «К огромному удивлению, она переживала беременность как радостное событие: в первый раз в своей жизни она чувствовала себя суперженщиной и суперматерью, когда с гордостью вертела своим большим животом» (Halberstadt-Freud, 1993, S. 1043).