«Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу». Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела

«Каждый месяц для меня скверный, пока не начнутся месячные. Всегда, всегда, всегда я хочу, чтобы они начались или не начались. Мне страшно,

что они начнутся, что вероятность моей беременности сойдет на нет» (Tubert, 1991, S. 659).

Мужчины, конечно, также могут иметь проблемы с требованиями к идентичности, которые несет с собой существование их ребенка, и переживать свое потенциальное отцовство с высшей степенью амбивалентности. Но они не будут показывать это так отчетливо, и у них куда больше возможностей «проявить свою мужественность». Вот пример трудностей одного супруга с тем, чтобы стать отцом.

Госпожа Ольга Нейхаус пришла в терапию совершенно сбитой с толку, потому что чувствовала, что ее муж заставляет ее пообещать, что они усыновят восьмилетнего ребенка их больной раком соседки после ее смерти, хотя она толком не знала эту соседку. С одной стороны, она чувствовала себя морально обязанной сделать это, с другой — пыталась этому противостоять. Она злилась на своего мужа, поскольку он никогда не хотел говорить о том, чтобы завести собственных детей. В ходе групповой психотерапии она смогла отграничиться от желаний своего супруга. Они поговорили о бездетности, она настояла на том, чтобы он прошел обследование. Выяснилось, что его способность к зачатию крайне ограниченна, но ее можно значительно усилить с помощью небольшой операции. Удивительным образом он отказался от операции и постепенно признал, что его душа не так уж лежит к возможности иметь собственных

детей. Тогда пациентка смогла решиться на долгий процесс горевания в терапии, с тем чтобы остаться с ним и смириться с бездетностью. Но поскольку он так решительно хотел усыновить чужого ребенка, естественно, всплыло предположение, что он опасался сам стать отцом и при этом был заинтересован в том, чтобы супруга была больше привязана к дому из-за ребенка. В то время как пациентка обустраивала свою жизнь и вместе с коллегой организовала предприятие, которое сама же и привела к процветанию, поскольку коллега не вернулась после рождения ребенка, ее муж становился все депрессивнее, пока сам не решился начать терапию. Он смог отрефлексировать свою эмоциональную зависимость от жены и амбивалентность в отношении собственного ребенка. Хотя он позволил сделать операцию после этого, беременность не наступила, и он начал горевать о потере матери, чем для него стал отказ жены усыновить чужого ребенка, отказ стать матерью, он, конечно, идентифицировал себя с этим воображаемым ребенком. Профессиональный успех свой жены он тоже воспринимал как состояние покинутости. Он горевал о трудностях с тем, чтобы стать отцом, которые устроило его тело. Он смог постепенно освободиться от фантазии, что его жена должна стать матерью

для него, а не его посредством, лежавшую в основе желания усыновить ребенка. И пациентка, и ее муж остались довольны терапией и нашли себя в своей бездетности. Спустя год после завершения терапии супруг позвонил своей женщине-терапевту: «Я должен вам непременно что-то рассказать. Я бесплоден, а моей жене 43 года, и вот она беременна!» Конечно, от него, это было вне сомнения.

Подростковая беременность

Девочка-подросток пытается обойти задачу освобождения от родителей и борьбы за собственную идентичность в своего рода всесильном бунте, так сказать, насильно становясь взрослой посредством беременности. Беременность приобретает двойственное значение в одновременно регрессивном движении назад к идентичности ребенка, который требует матери, поскольку сама девочка не может быть настоящей матерью.

В бессознательном беременной девочки-подростка частичная попытка расстаться с матерью сочетается с аннуляцией отделенности от нее в образовании связи <…> и беременная может чувствовать себя одновременно матерью и защищенным ребенком» (Berger, 1987, S. 114).

Страх идентичности, пустоту на месте идентичности едва ли удается побороть: «„Ребенок в животе“ должен избавить от безнадежного чувства опустошенности» (Berger, 1989b, S. 251). Согласно Бергеру, девочка-подросток возвращается к собственной матери, не будучи в состоянии стать настоящей матерью для ребенка. Мать при этом неожиданно получает своего ребенка назад и еще одного впридачу, и об обоих она должна позаботиться, и она, конечно, с радостью берет эту задачу на себя. Собственно, девочка-подросток должна бы интегрировать новое сексуальное тело и возникшее материнство физически, беременность без такой интеграции Бергер называет (там же, S. 270) «своего рода психосоматической стратегией обхода <…>: фантом воображаемого ребенка становится реальным объектом <…>, похожим на <…> символ, который перенимает конкретное значение символизируемого».