Этот, с верхнего этажа (СИ)

Томас оставляет дверь открытой и идет назад. Поднимает с пола штаны, но они его интересуют постольку-поскольку, главное — ремень. Томас вытаскивает его из петель, проверяя на прочность — несколько раз дергает в разные стороны. Результат его удовлетворяет. После — подходит к кушетке, стоящей чуть поодаль от окна, забирается на нее. Ремнем обматывает сначала одну руку, крепко, так, что буквально через пару секунд перестает ее чувствовать. Заводит за спину. Пропускает за спину же и ремень, обматывая и второе запястье. Наклоняется вперед, оттопыривая задницу. Стоять в такой позе, с заведенными за спину руками, на коленях, упираясь лбом в кушетку, не очень удобно. Но — сильно волнительно. Яички Тома поджимаются в предвкушении… Он дрожит.

В коридоре слышатся глухие шаги. Они приближаются. Все ближе и ближе. Томас закусывает губу, ждет. Кто-то останавливается перед дверью. Стоит. Думает, войти, не войти. А затем решается, делает шаг вперед, потом еще один, и еще… Томасу из его положения видны только ноги вошедшего: волосатые, сильные, накачанные, в спортивных шортах. От него пахнет свежим потом. Но Томасу это не кажется неприятным. Он — ждет.

Майк стягивает с себя шорты и трусы. Кладет горячие ладони на ягодицы, сжимая их. Затем — сплевывает на дрожащий круг мышц, растирает пальцем. Наклоняется, устраиваясь точно и совершенно без подготовки или чего бы то ни было там еще входит в Томаса, выбивая из глотки крик, полный боли. Томас кричит и корчится, ремень врезается в запястья, Майк наваливается на него сверху, проникая глубоко и жестко, хватает за волосы, сжимает своей ручищей его горло…

А Айзек думает, глядя на все это: как хорошо, что люди не телепаты. Хотя… Как сказать.

***

Просыпается зайчик-Том от звонка будильника. Вяло сползает с кровати, идет в душ, где под холодной струей сбивает стояк, собирается — он ничего не помнит про ночной секс и уничтоженный в огне город — надевает джинсы и толстовку и, даже не позавтракав, тащится в школу. Айзек провожает его из окна задумчивым взглядом. Он знает точно только одно — больше он не хочет видеть во сне, как Том и Майк ебутся. Как-то это все… неприятно, что ли. Будь он все еще человеком, подумал бы, что ревнует. Но ревность от призрака… это же смешно. Или нет?

Айзек качает головой и смотрит на небо. Где-то там потерялся его дом. Где-то там его, возможно, ждут.

Небо цветет цветом серым и черным — под стать настроению. Будь у Айзека крылья, он бы давно полетел туда, чтобы исчезнуть в разряде высоковольтных молний.

— Ну нах…

Он отворачивается от окна, нервно поведя плечом. Что-то его гнетет, а что именно — непонятно. И чтобы как-то отвлечься от этого состояния, Айзек решает наведаться на чердак. Там и вид лучше. И вообще — все лучше. Под самой крышей ютятся голуби. Много старой мебели. Детские коляски. Картинки, книжки. И схрон героина. Не на самом чердаке, правда, снаружи. Айзек обнаружил его, когда уже стал призраком. И долго, помнится, дивился, как его туда засунули — чтобы добраться до схрона, нужно было быть акробатом: вылезти на пятнадцатом из окна, по карнизу проползти до слепого пятна, встать на цыпочки и уже вот в такой вот позе на ощупь шарить в «дымовых» окнах. Или как они там называются? Хитры и изобретательны господа нарики. Но, видимо, забывчивы.

Вопреки ожиданиям, на чердаке голубей не оказывается. Темно, промозгло, ветер завывает в уши. Захотел поднять себе настроение, называется. В голову лезут разные мысли, одна гадостней другой. О жизни, о смерти, о Томасе… Айзек знает, что ничего хорошего из таких дум не выйдет. Но ничего с собой поделать не может. Это все — гроза.

Тучи сгущаются.

Айзек нервничает и впадает в странное состояние помешательства. Не понимает, что делает, не понимает, зачем делает. Время просачивается сквозь пальцы. Сознание рассыпается на осколки. Перед глазами стоит этот чертов сон, а потом еще и девочка эта странная вспоминается, с которой Томас все время ходит в школу и из школы. Айзек силится вспомнить что-то очень важное, но в памяти будто дыра. Похожая на ту, что красуется на его груди.

Айзек начинает злиться. Он кричит в голос, будто раненый зверь. А люди думают, что это ветер завывает в трубах и грохочет в подъезде дверцами почтовых ящиков, и всё косятся на небо, где вот-вот разразится гром и ливанет дождь.

«Пожалуйста. Кто-нибудь. Помогите мне».

Никто не слышит. Айзек бьется об стену, скребет ногтями грудь, в которой так больно, рвет на голове волосы. Но все это абсолютное ничто по сравнению с тем, что творится у него внутри. Пожар, адский котел, в котором он варится в собственном соку.

И вдруг вспышкой приходит осознание — сегодня день, когда его не стало.

— Сегодня… я… умер? Ну, тогда с днем смерти меня. А-ха-ха-ха!

Часы бьют полночь. Смех Айзека разносится глухим эхом. Он смеется, а по щекам градом катятся слезы, подобно потокам дождя — в окна.