Этот, с верхнего этажа (СИ)

— Ну слава Господу, признал. А я уж думал, что буду век тут с тобой торчать.

Его начинает корчить. До Айзека не сразу доходит, что тот просто ржет. Над ним. И на своей «тонкой» шуткой.

— Проваливай…

— Ну уж не-е-ет. Знаешь, я тут частенько гуляю, по старой памяти. И вот все думал, что за олух тут валяется, как прикованный. А это ты. Не узнаешь? Не узнаешь… Хм. Ну и хрен с тобой. Пойдем, покажу кое-что.

— Я не могу.

— Не можешь или не хочешь?

Рожа снова начинает ржать. Только на этот раз закатываясь еще сильнее, так, что из пробитой башки начинает вылезать нечто, подозрительно напоминающее мозг.

К горлу подкатывает тошнота. Айзек качает головой и отворачивается. На глазах выступают слезы. Ему так жалко себя, а еще этот… хрен с горы.

— Упрямый осел! Ты хочешь порвать цепь? Пиздец, правда, что ли? Ну приплыли… Ты! Ты продолжаешь считать себя живым. А это хуйня. У тебя нет тела, сынок. Все-е-е в твоей засранной голове… Хочешь что-нибудь сделать — сделай это силой мысли. Соберись, хуйло мелкое! Или оставайся тут навечно. Ха-ха-ха!

***

Айзек закрывает глаза. Представляет себе Томаса, таким, каким он его видел там, на площадке. И… просыпается во сне другого человека.

Поначалу он даже не верит, что у него получилось. Вокруг на многие мили тянется пустыня. Огромные барханы. Жара. Горячий ветер, бьющий прямо в лицо. И чей-то трудноуловимый шепот. Просьба о помощи.

Айзек идет вперед, краем глаза замечая, как совсем близко от него проносится табун белых лошадей.

Лошади в пустыне, да вы шутите?

Они разбиваются с шумом морского прибоя о барханы. Только пена еще какое-то время белеет на песке, пока окончательно не впитывается или не испаряется. Кто ж разберет-то.

Небо неподвижно. На нем — ни облачка. Зато очень много звезд, хотя, судя по свету, в пустыне день.

Но Айзеку все это не кажется странным. Сон на то и сон, чтобы быть немного — или, наоборот, много — сюрреалистичным.

Он с любопытством смотрит вокруг, на все то, что породило сознание парня. Достает сигареты, прикуривает и наконец видит его самого.

Томас сидит, обхватив колени, и раскачивается из стороны в сторону.

Айзек подходит ближе, садится рядом. Молчит. Курит. Смотрит на него.

— Томас, прости. Я не хотел тебя пугать. Меня зовут Айзек. Я твой друг… Запомни это имя, пожалуйста.

***

Айзек ждет Томаса. Он почему-то уверен, что тот обязательно сегодня придет. И он действительно приходит. Топчется под дверью, высматривает, вынюхивает, любопытствует. И… не видит.

— Томас, посмотри на меня. Я тут, перед тобой. Ну же!

Бесполезно.

Томас слеп и глух. Как все живые. Похоже, он ошибся насчет него.

— Блядь…

Айзек с силой ударяет кулаком об косяк. Сплевывает на пол горчащую табаком слюну.

Хватит с него всех этих треволнений. Заебало.

Айзек уходит с твердым намерением больше не испытывать судьбу на прочность.

«Томас… Ну почему?»

========== Том ==========

Небо за окном с каждым днем сереет, тучи сгущаются, нависая все ниже и ниже, будто натяжной потолок, и кажется, что достаточно легкого тычка снизу, чтобы плотная темная пелена прорвалась и хлынула ливнем. Но самолеты по-прежнему взлетают, дырявя небо, а дождя все нет и нет. Город замирает в ожидании, ветер гоняет пыль по дорогам, и от резких его порывов приходится сильней кутаться в куртку, натягивать поглубже капюшон, чтобы сброшенные деревьями листья не кинулись за очередным поворотом в глаза.

Эта погода Томасу под стать, она накладывается на его настроение, становясь с ним одним целым, и Том уверен, что их с городом ожидание имеет одну и ту же природу. Томас не знает, что ему делать, но сидеть сложа руки он совсем не может. Никакие мысли не держатся в голове, ничто не помогает отвлечься, а перед сном он лежит в кровати и подолгу рассматривает потолок, стараясь как-нибудь понять, что происходит в квартире над ним.

Прямо над ним, Господи… Встать на два стула и вытянуть руку вверх, чтобы дотронуться до потолка, ощущая ладонью шероховатую неровность побеленного бетона. Ничего потустороннего в этом прикосновении нет, но Тома все равно пробирает до костей, и он вновь прячется под одеяло, до слез зажмуриваясь. Кажется ему или нет? Выдумал он все это — или нет?..

Не так давно он переговорил со встреченными в магазине соседями, притворяясь, что просто так интересуется, и узнал про Дэвида и Айзека Хоровиц, живших в сто семнадцатой квартире около двух лет назад. Тема эта оказалась под запретом, и отвечали Тому с неохотой, отводя взгляды и торопясь сменить тему, чем только распаляли юношеское любопытство. Том даже отправился в библиотеку — единственную в городе, не считая школьной и той, что в колледже, — и нашел там подшивки старых газет. В нескольких упоминалась фамилия Хоровиц: так Томас узнал, что первым погиб отец — то ли убийство, то ли несчастный случай, дело полиция так и не раскрыла, потому что вскоре после смерти отца не стало и сына, и на том расследование вообще зашло в тупик.