Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Все сидели потрясенные. Да-а. Лицо было украдено и, видимо, спрятано в надежном месте, но зато как сохранилось! Абсолютно яркое, свежее, живое Митино лицо. Нос с «плечистыми», бьющими вбок ноздрями, задранными кверху острым кончиком, и неповторимыми глазами — домиком со спущенными к ушам уголками. «Неповторимыми»! Очень даже, оказывается, повторимыми. Митя, он же прапорщик Фанагорийского полка Воронцов, он же курсант пулеметной школы Сероштан, он же лейтенант Зорин, убитый молнией, и Митя, он же — Осирис. И он же — Орфей, по преданию то ли убитый соперниками, то ли растерзанный циконцианскими женщинами. Как гласит пословица: будешь горьким — расплюют, будешь сладким — расклюют.

Никто из них не умер своей смертью! Но если вдуматься: бывает ли смерть «своя»? И мы нашего-то тоже растерзали неплохо!

СН уселся рядом со мной и не без гордости глядел на завершение своей исторической миссии: сберег, пронес через все невзгоды, бури и испытания и вот вернул историческую ценность на место.

«Наверное, орден получите?» — хотела спросить его я, но промолчала.

Но с другой стороны, СН был прав еще и как опытный педагог, второй Макаренко. Маленький Митя, сперва пионер, потом комсомолец, должен был выбирать: «делать жизнь с кого»? Не с фараона же?

Так что все складненько и ладненько, все сошлось наилучшим образом: и «лицо» не разбухло за годы испытаний, во все, можно сказать, исторические эпохи, озарившие за последнее время нашу страну, и сама «оправа» — саркофаг — тоже смотрелся неплохо, учитывая тысячелетия здесь и десятилетия у нас. Вот он, мировой шедевр, возвращающийся на историческую родину, возвышается на пьедестале.

СН любовался портретом, словно реставратор-виртуоз восстановленным шедевром.

— Да! — Не отрывая глаз от сияющего лика на крышке, СН наклонился ко мне. — В такие минуты я убеждаюсь, что и наша контора бывает полезна!

Кому?

Он ждал, видимо, страстных комплиментов, но я лишь сдержанно кивнула. Митя-то в гробу!

Мы сидели «вдоль саркофага» на скамейке у дна барки. Я с интересом разглядывала лицо гребца, работающего прямо против меня, — умное, сильное, седые кудри и борода. Лицо это абсолютно точно встречалось мне в другой жизни... но в какой? Сколько же у меня было жизней? Снова кто-то сводит меня с ума?

Ан нет! С этим мы уже разобрались: седой супермен Дженкинс, секретный ученый из Нью-Йорка, он же уборщик каирского отеля! Хэлло, мистер Дженкинс! Хау ду ю ду? Уборщиком, стало быть, больше не работаете? Решили — на воздухе, гребным спортом? Умно.

Я хотела было ему кивнуть, но потом передумала: знатная дама и потный мускулистый гребец? Фи! Я ведь не Мессалина какая-то!

И вот Анубис-Атеф сделал наконец знак к отплытию. Весла дружно взмахнули. Мы плыли медленно и торжественно. А куда спешить?

Палило невыносимо. Иногда на нас падали «павлиньи хвосты» охлаждения, вылетающие из водных мотоциклов, но если они что-то и охлаждали, то мотоциклы, а не нас: на нас они падали уже горячими!

Цыпа вдруг снова безудержно разрыдался, и в этот раз ему уже не препятствовал никто. Он рыдал долго, то тихо, то громко — при полном молчании окружающих. Все словно уже умолкли навсегда.

Мы с наших низких скамеек видели лишь небеса, лазурные и пустые, о которых Митя однажды сказал, что для метеоролога они не подарок. Живи Митя здесь — это грозило бы ему полной дисквалификацией. Но он здесь и не жил. Здесь он...

Рыдания Цыпы прервались. Теперь он лишь иногда всхлипывал.

Абсолютно недвижный воздушный шар с корзиной мертво висел в лазурном небе над тем берегом, но, кажется, понемногу надвигался. Кажется. В оцепенелой этой неподвижной жаре все начинало казаться мелким и несущественным, кроме нее самой.

Потом сразу с двух бортов послышалось сухое нарастающее шуршание, и над бортами замотались острые зеленые листья, желтые метелки — мы въехали в камышовые «поля Илау», область покоя и вечного блаженства. Можно забыться под этот мерный шорох, закрыть глаза и больше ничего не помнить — ничего, что так мучило тебя.

Атеф чуть заметно кивнул Дженкинсу и другому гребцу, и они, оставив весла, подошли к саркофагу и сняли крышку, бережно прислонив ее к борту.

Митя был прекрасен. Руки его были скрещены на груди. Все любовались им. Потом «второй гребец» вынул из какого-то мешка кнут и вложил его в Митин кулак. Дженкинс вынул из своего мешка тяжелый, смутно знакомый предмет. Короткая, серо-зеленая от древности палка, из которой, словно заплывшие гноем глаза, тускло светились камни: два крупных темных граната и несколько фигурных врезок из красной яшмы. «Посох Осириса»!.. Из музея вещица! И это, оказывается, им нипочем? А вот и наша «вмятина», пустое углубление в виде звезды. Анубис медленно-медленно повернул голову к Мальвинке — та торопливо вскочила с места, вытащила из кармана джинсухи звездочку — «открывашку», как называли мы ее с Митей, — и, всхлипнув, отдала ее Анубису. Тот с легким усилием «вщелкнул» ее в жезл — как влитая! — и, разлепив Митины пальцы и снова слепив, вставил жезл ему в руку. Полный комплект!