Эволюция потребления. Как спрос формирует предложение с XV века до наших дней

То был путь саморазрушения. Ежедневное напряжение в сфере потребления усиливало недовольство граждан своими политическими лидерами. Обширная система подачи петиций, которая позволяла индивидуумам напрямую жаловаться партийным лидерам и была создана для того, чтобы отслеживать мнения и сдерживать более крупные протесты, по-настоящему политизировала будни людей. В 1980-х годах по почте ежедневно отправлялось до полумиллиона прошений. Как правило, их отправляли недовольные потребители. Постепенно, впрочем, в прошениях стали появляться сомнения относительно справедливости и легитимности самого режима. Плохие жилищные условия являлись основной претензией. Некоторые видели источник проблем в параллельной бартерной системе для обмена товарами личного пользования и обвиняли режим в пассивности и попустительстве. Как это возможно, возмущался один житель Эрфурта в своей жалобе партийным лидерам, что люди свободно дают в газету подобные объявления: «Обменяю систему обогрева на «Вартбург» (марка восточногерманских легковых автомобилей. – Прим. редактора

)? Неудивительно, что строители никак не могут доделать свою работу. «Что-то здесь не так»[907]

. Лишь каждая пятая машина продавалась легально. Многие считали низкокачественные товары, недостающие детали и плохое обслуживание признаками неуважения. Люди ждали получения машины в очереди от 7 до 10 лет, поэтому неудивительно, что между ними и автомобилем возникала глубокая душевная связь; «Трабант» размером чуть больше мопеда, с корпусом из бакелита – становился членом семьи, ему нередко давали имя, словно домашнему питомцу. Если вдруг после стольких лет ожидания машина оказывалась не того цвета, какого хотелось, или сразу начинала ломаться, а запасную деталь невозможно было купить, человек воспринимал это как личную обиду. Особенно обидно было тем, чей автомобиль украли, так как им приходилось опять становиться в самый конец бесконечной очереди.

Дефициты и неравномерное распределение товаров уничтожали общественную солидарность. Некоторые в открытую высказывали свое несогласие с правом власти решать, что есть «насущная потребность», а что есть «роскошь». Ричард Хеннинг, например, возмущался, что в 1975 году он заплатил за «Ладу» и встал в очередь, которую не получил до сих пор, хотя прошло уже десять лет. Он подчеркивал, что для его семьи машина – вовсе не роскошь. Она очень нужна, чтобы жена могла возвращаться с ночной смены. Тот факт, что гражданин ГДР должен так долго ждать своей машины, был для него «непостижим»[908]

. Наблюдая на улицах западные модели авто, люди начинали подозревать, что в стране есть некие привилегированные слои населения. Царили зависть, коррупция и махинации. Один гражданин обвинял в анонимном письме директора своего завода в том, что у того три машины: первая – для жены, вторая – для солнечной погоды, а третья – для дождливой[909]

. «Фольксвагены» и «Мазды» оскорбляли региональную гордость Восточного Берлина. А чем берлинцы лучше жителей Лейпцига, города с богатой историей? «Мне теперь 58, – писал житель Баутцена в 1986 году, – и я работал сорок лет на наше государство; сорок лет я трудился, чтобы наша страна стала такой, какая она сейчас. Неужели это недостаточный срок, чтобы заработать право на новую машину?» Он напомнил министрам, что в конституции ГДР провозглашается равенство всех граждан[910]. Потребление породило целую волну вопросов о том, что справедливо, а что нет. Почему у новых соседей есть телефон, а ударник социалистического труда вынужден дожидаться его годами? Как работающий с утра до ночи отец должен объяснить своим детям, что у других семей есть вещи, которые его семья не может себе позволить? Что же это за социалистическая справедливость такая?