Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

«Вещи, сокрытые от создания мира» вызвали бы куда меньше споров, если бы Рене Жирар живо заинтересовался Кораном, Ведами или Алмазной сутрой. Но тот всего лишь более энергично занялся тем же, чем и с самого начала: применил инструментарий общественных наук для работы с античными, а также, все шире, с библейскими текстами. В мире постмодерна даже от истины требуется быть модной, иначе она не заслуживает внимания. То, что жираровская теория порой встречает неприязнь и сопротивление, отражает нынешнее предубеждение постмодерна против краеугольного камня западной цивилизации, причем во Франции ситуация с этим была еще хуже.

В свой тридцатиминутный дневной перерыв между лекциями и заседаниями Жан-Пьер Дюпюи умял в кафе книжной лавки Стэнфордского университета большой маффин, запивая какой-то бутилированной водой, дающей дополнительную энергию. Впрочем, энергии ему, похоже, и так не занимать. Дюпюи, один из ближайших соратников Жирара, растолковал мне, почему французские интеллектуальные круги, как ему самому кажется, подвергают его коллегу и друга полному остракизму. Итак, он быстренько перечислил три главные причины неприятия Жирара и высказываемых им мыслей:

Причина №1: «Он верит в Бога и говорит об этом». Дюпюи сказал, что во Франции laïcité

означает на практике «публичную ненависть к религии», и на этом фоне Жирар выглядит шокирующим отклонением от нормы. «Если бы какой-нибудь французский лидер сказал: „Боже, благослови Францию“, – люди вышли бы на улицы. Опять грянула бы революция», – сказал Дюпюи.

Причина №2: «Он верит, что наука о человеке возможна». Постструктурализм и другие -измы отрицали познаваемость истины либо самое малое обесценивали ее. Поэтому, сказал он, во Франции «истина перестала считаться „законным платежным средством“».

Причина №3.

И наконец, то, что Дюпюи назвал последней каплей, переполнившей чашу терпения: «№1 и №2 – одна и та же причина». Иными словами, «если истину вообще возможно найти, то благодаря тому, что истину открывает человеку Бог, а воплощение Бога – Иисус Христос».

Я, со своей стороны, невзирая на утверждения Дюпюи, а также вопреки тому, что американские политики открыто называют себя верующими, не вполне уверена, что в США, среди bien pensants283

в нашей собственной стране, все абсолютно по-другому.

Возможно, еще и поэтому труды Жирара имеют более широкий резонанс в культурно-исторической среде Восточной Европы – там при коммунистах христианская вера часто подвергалась нападкам, а исследования Жирара обладали непосредственной, глубоко личной злободневностью. Мы ценим то, за что платим дорогую цену – причем не только деньгами. В годы холодной войны труды Жирара часто привозили из-за границы контрабандой или распространяли в самиздате, и они имели для читателей насущное прикладное значение. Члены польского движения «Солидарность», участники чешской «бархатной революции» и прочих изводов антикоммунистического сопротивления говорили, что учились противостоять насилию, которое наблюдали вокруг, именно по работам Жирара. Он их вдохновлял. Когда в беседах с ведущими восточноевропейскими поэтами Адамом Загаевским и Томасом Венцловой я упомянула о знакомстве с Жираром, оба отреагировали поразительно схоже. «Завидую вам», – сказали оба.

Венцлова, борец за свободу и диссидент, в коммунистический период вынужденно покинувший родную Литву, позднее написал мне письмо с позиций своего уникального опыта: «Насилие и механизм козла отпущения – самые существенные явления человеческой жизни. Пожалуй, их не избежал никто – ни в качестве жертвы, ни в качестве гонителя: мне это прекрасно известно по личному опыту (впрочем, подсознательно или лишь полуосознанно это известно вообще всем). Можно было бы согласиться с мнением, что механизм козла отпущения не единственная основа религии и культуры человечества, но его существенная роль столь полно разъяснена лишь в работах Жирара», – написал он.