Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Соглашаясь с идеей Жирара, что Новый Завет разоблачает равно механизм козла отпущения и жертвенный кризис, он добавил, что деятельность Христа веками трактовали глубоко неверно. У Венцловы не было особенно сильной аллергии на религиозные стороны вопроса. «Проект Жирара в науке, возможно, граничит с метафизикой и мистицизмом, но я полагаю, что это неизбежно практически для любой доктрины, которую серьезно обдумывают и развивают вплоть до конечных следствий из нее».

Бенуа Шантр в электронном письме из Парижа отозвался более жестко об академических кругах вообще и о французских в особенности: «Для начала нужно припомнить, что университет, как и все институции, зиждется на ревности». Он назвал междисциплинарность Жирара пощечиной академическим классификациям, ритуалам и табу. «Кстати, еще и поэтому Рене выбрал США, где уважение к оригинальности, пожалуй, не вызывает такого внутреннего сопротивления, как во Франции. Собственно, он сознавал, что в 1947 году, расставшись со своей первой родиной, заодно распрощался и с грозным интеллектуальным „клиром“».

«Вещи, сокрытые» были восприняты по обе стороны Атлантики как поворотный пункт, и некоторые последователи Жирара, добравшись до него, дали задний ход. Предыдущие книги внушили им успокоительное ощущение, что Жирар относится к своей христианской вере не так уж и серьезно или что она по крайней мере менее существенна, чем ценности, которыми руководствуется большинство ученых, стараясь завоевать себе репутацию. Но изданием этой книги Жирар совершил своеобразный «каминг-аут» – открыто и вразрез с интеллектуальной модой объявил себя христианином. Некоторые сторонники расценили это как предательство – они ведь никак не ожидали ничего подобного и решили, что от них что-то скрывали. Историк-постмодернист Хейден Уайт в статье, опубликованной в 1978 году в «Diacritics», обвинил Жирара в средневековом мышлении и реакционности, а о его исследованиях написал, что в них теперь больше метафизики, чем науки. Серр в рецензии на «Вещи, сокрытые от создания мира» упорно умолчал о том, что центральный вопрос книги – откровение Христово. Но новая позиция Жирара сформировалась не ради привлечения внимания, и к ней не прилагалось никакой пиар-стратегии, призванной свести к минимуму число критических отзывов. Жирар просто шел вслед за мыслями, занимавшими его все больше.

Те, кто дожидался, пока Жирар выскажет свои взгляды, и думал, что прежде он был не вполне откровенен, в конце концов поневоле испили полную чашу. Эта доза часто убивала интерес тех, кто впитал, по словам Жирара, «своего рода „священный“ ужас перед библейским текстом, характерный для всей мысли эпохи модерна»284

. Но в то же время у него появились новые почитатели: один коллега рассказал мне, что его друг, читая предыдущие книги Жирара, почему-то не заметил тему христианства, но «Вещи» его так заинтриговали, что он в дождливую погоду пошел на другой конец Парижа пешком, чтобы познакомиться с Лефором, собеседником Жирара; так повторился в миниатюре подвиг Угурляна, ради Жирара несколькими годами раньше перелетевшего через Атлантику.

Возможно, хотя об этом мало кто упомянул, и поклонников, и хулителей застала врасплох тревожная смена интонации. Если в «Насилии и священном» рассмотрены открытия антропологов в сфере культур, далеко отстоящих от нас во времени и пространстве, – ритуальный каннибализм у племени тупинамба и мифы цимшиан, – то «Вещи, сокрытые от создания мира», напротив, чуть ли не добиваются от читателя реакции, обходясь без антуража, который создал бы успокоительную видимость отдаленности. Жирар критиковал коллег-ученых, утверждая, что «критическое мышление всегда предпринимается только ради личного самооправдания», и так описывая наш нынешний печальный удел: «Жертвы всегда налицо, и они всегда оружие, которое каждый точит на своего ближнего в отчаянной попытке обеспечить себе где-нибудь в каком-то неопределенно-утопическом будущем некий участок невинности, который он будет населять один либо вместе с восстановленным человеческим сообществом». Он писал, что таков странный, но вполне объяснимый парадокс, поскольку жертвоприношение – следствие борьбы между двойниками: «каждый обвиняет других в том, что они сдаются, и каждый старается свести счеты с жертвоприношением посредством последнего жертвоприношения, которое изгнало бы зло навсегда»285.

Его новые теории интерпретируют нас не в меньшей мере, чем мы интерпретируем эти теории. Вовсе не «человечество», а вы сами находитесь под микроскопом, когда Жирар рассматривает целый ряд актуальных тем, включая психоанализ и производство культурных феноменов. Он не был склонен к исповедальности, но пассажи вроде того, который я приведу ниже, – это непременно плод самопознания. Именно эти непривычные признания стали, возможно, одной из тех многих причин, по которым книга «Вещи, сокрытые от создания мира» была, как кажется, ему «всех милее».