Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Зиму 1958–1959 годов, когда на него снизошло просветление, Жирар назвал «интеллектуально-литературным обращением», но то было лишь первое путешествие в Дамаск. Его ожидало и второе, более напряженное; впоследствии, оглядываясь на прошлое, он скажет, что первое «путешествие» было блаженством, которое далось ему легко.

Поездки в Пенсильванию и обратно – по два часа в один конец поездом – первоначально служили передышкой, паузой для размышлений. «Мне запомнились околомистические переживания в поезде, когда я читал, созерцал пейзажи и тому подобное», – говорил он. Из окна можно было увидеть разве что кучи металлолома и пустыри старого индустриального региона, «но мое состояние души преображало все вокруг, и на обратном пути самый тусклый луч заходящего солнца ввергал меня в неподдельный экстаз»187.

Пенсильванская железная дорога стала антуражем для более глубокого духовного опыта – Жирар во второй раз ступил на «дорогу в Дамаск». Вначале переживания были приятные и ничего не требовали взамен, но спустя некоторое время, однажды утром во время привычной поездки на поезде в Брин-Мор, Жирар обнаружил на лбу зловещее пятно. В беседе с Жираром врач не упомянул, что рак этого типа лечится без проблем. «Итак, я чувствовал себя как приговоренный к смерти. Я-то ничего не знал и возомнил, что у меня меланома – худшая форма рака кожи».

«По этой причине мое интеллектуальное обращение – а я по ходу дела чувствовал себя очень уютно, даже нежился – совершенно изменилось. Я невольно воспринял рак и тот период напряженного беспокойства как предостережение и своего рода искупление, и теперь это обращение превратилось во что-то воистину серьезное, и эстетическое сменилось в нем религиозным».

Шел Великий пост. Жирару было тридцать пять лет. Он никогда не был воцерковленным католиком. «Тот день я никогда не забуду. Это случилось в Великую среду перед Пасхой», – то есть 25 марта 1959 года. «Все было в порядке, абсолютная доброкачественность, рак не вернулся».

В Балтиморе Жирар встретился со священником-ирландцем и немало его озадачил: тот никак не мог уразуметь, что с ним стряслось. Детей семейства Жирар окрестили, Фреччеро стал их крестным отцом, а Рене и Марта по совету священника обновили свои супружеские обеты. Марта уверяет, что они не «заключили брак повторно», хотя даже Рене порой так выражался.

«У меня было чувство, что Бог даровал мне свободу как раз вовремя, чтобы я получил подлинный опыт Пасхи, опыт смерти и воскресения», – сказал Жирар Джеймсу Уильямсу. В период «первого обращения» Жирар заручился согласием своей воли. Второе обращение дало ему чувство, что медлить нельзя, углубленность переживаний и выдержку – то, что понадобилось ему на пути в дальнейшем.

Наверное, он никогда не сомневался, что поступил правильно, точнее, что случившееся с ним зимой 1958–1959 годов было правильным шагом, и именно такая трактовка руководила им при написании текстов. «Моя интуиция идет впереди и приводит меня к ярким примерам или, когда я набредаю на них случайно, впечатывает их в мою память, словно клеймит огнем», – пояснял он. Это выливалось в неверное понимание и даже осуждение со стороны «специалистов». Жирар признавал: «Вероятно, ответственность за эту ситуацию отчасти лежит на мне. По моим впечатлениям, я никогда не был способен излагать свои догадки в предельно логичной, дидактичной и ясной последовательности»188.

Его обращение в веру стало личным решением, за которое ему пришлось дорого расплачиваться. Оно закрыло ему путь к определенной аудитории; оттолкнуло потенциальных читателей и почитателей. Но он никогда не отступался от того, в чем узрел истину в ошеломляющие моменты просветления.

* * *

Сейсмический сдвиг той зимы 1958–1959 годов аукнулся кое-какими неожиданными повторными толчками. «Любопытно, что обращение даровало мне способность чувствовать музыку, и я много ее слушал, – вспоминал он. – В этот период я приобрел свои скудные познания о музыке, а конкретно об опере. Верх мистики в музыке для меня, как ни странно, – „Свадьба Фигаро“. Она, а также григорианский хорал».

Упомянутая комическая опера Моцарта пронизана темами неувядающей любви перед лицом препятствий – любви, изображенной в музыке почти сверхъестественной силой. В той же «Свадьбе Фигаро» есть, пожалуй, самая изящная в оперном каноне сцена прощения: милосердное più docile io sono 189Графини становится зачином великолепного ансамблевого вокального номера. Возможно, не случайно тема прощения проходит через тексты Жирара с того времени до конца его дней. Что до григорианского хорала, то Макси не удивляла любовь Жирара к латинской мессе: как-никак, сказал мне Макси, Жирар родился практически в музее.