Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Давайте ненадолго отвлечемся и прикинем, сколькими разными способами доклад Деррида повыдергивал из земли колышки, на которых держался шатер структуралистов. В целом они признавали существование «реальности» – неких материальных, человеческих или социально-экономических фактов, которые подлежат их идеям; постструктуралисты поставили такой взгляд под сомнение и подчеркнули, что разрыв между «идеями» и «реальностью» конструируется посредством дискурса. Если какая-то «реальность» и существует, она, возможно, бесконечно далека от нашего понимания «истины». Для структуралистов системы были всем: структуралисты подчеркивали важность систем для структурирования нашей картины мира, нашего самоощущения, наших мыслей. Они искали «всеобщие истины» с помощью структур, которые связывают людей. Постструктуралисты отбросили эти поиски и вместо этого сосредоточились на различии, а также на индивидуальности кого-то, кто читает или говорит, оперируя внутри некой структуры. Они увидели не связные системы, а бессвязность и быстрорастущую множественность смыслов.

Закралось ощущение, что рьяная тяга структуралистов докапываться до скрытых в культуре паттернов и структур – нечто противоречивое и несколько проблематичное, а их язык испорчен авторитетами и устоявшимися академическими ритуалами. Многие структуралисты стали перебегать в лагерь постструктурализма. Но граница между двумя течениями часто была размытой: оба они как-никак делали упор на язык, но роковой изъян структурализма (с позиций постструктурализма) был в том, что он «предоставлял привилегии» одной точке зрения, пусть даже грандиозной и всеобъемлющей, в ущерб другой – ведь это выбор, а не истина. Постструктурализм растворил в себе структурализм, признав его поиски структуры и порядка, но сам взрывным образом перерос в бриколаж –

воспользовался для создания чего-то нового готовыми, найденными вещами (это аналог коллажа в изобразительном искусстве и ремиксов в музыке). На следующий год после симпозиума, в 1967 году, Деррида опубликовал три дерзкие книги, которые стали новыми залпами на его войне со структурализмом, тогда все еще модным во французских интеллектуальных кругах. Это были работы «Голос и феномен», «Письмо и различие» и шедевр «О грамматологии».

Деррида открыл для себя Америку точно так же, как почти двадцатью годами раньше Жирар, и после деконструкции целое больше не восстановилось в абсолютно прежнем виде – ни для него, ни для остальных. Вскоре Деррида стал суперзвездой: его приглашали с лекциями за границу и даже снимали в кино. Он миссионерствовал в Западной Африке, Южной Америке, Японии и даже в СССР, занял первое место среди авторитетных ученых, которых чаще всего цитируют в научных статьях, поступавших в Ассоциацию современного языка, и от его влияния и центральной роли никуда нельзя было деться: они стали новой ортодоксией. «Америка – ЭТО И ЕСТЬ деконструкция», – торжествующе провозглашал Деррида.

В последующие десять лет Джонс Хопкинс станет рассадником постструктурализма и постструктуралистов. Деррида несколько раз приезжал туда преподавать. В качестве гостей там бывали Люсьен Гольдман, Жорж Пуле, Мишель Серр, Эммануэль Левинас, Ролан Барт и Жан-Франсуа Лиотар. Литературный критик Поль де Ман (с его встречи с Деррида на этом симпозиуме началось длительное и плодотворное сотрудничество – он выступал в качестве «глашатая деконструкции») перебрался в Джонс Хопкинс из Корнелла. Он сказал Макси: «В Корнелле мне живется очень уютно и счастливо, но я чувствую, что должен ввязаться в схватку». Что ж, он ввязался, и без одной-двух бомб не обошлось.