Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Через несколько лет, как выразилась Марта, «Рене стали попрекать примером Деррида». Она пояснила: при столкновении с неблагоприятными ветрами «Рене реагирует так: вместо того чтобы встать в оборонительную позицию и сражаться, говорит: „А, вы не желаете меня видеть“ – и откланивается». Фреччеро уже ушел в Корнеллский университет (свое решение он объяснил мне так: «Пахту можно найти где угодно») после мучительного охлаждения отношений с Синглтоном, который когда-то относился к нему как к сыну. Жирар много писал о «двойном зажиме» в миметических отношениях наставника и ученика, но Фреччеро лишь сказал: «Будь я слабее или он мягче, этого бы не произошло». Компания, встречавшаяся за ланчем, понемногу распадалась.

Однако же эту версию разделяют не все. Госсман, когда я беседовала с ним спустя десятки лет после тех событий, опешил от одного предположения, что Жирар почувствовал отчужденность; он сказал, что это не вяжется с его впечатлениями от могущества и влияния Жирара в Балтиморе. «Когда он ушел, мы впали в шок. Мол, что же нам теперь делать?» Натан Эдельман, заведовавший кафедрой до Жирара, был «чудесный человек, но тихий, кроткий. Он ни на кого не давил авторитетом. Он охотно позволил Рене встать у руля», – так что с жираровским отъездом образовался вакуум.

«Почему он отправился в Буффало, черт подери? Да чего там вообще делать? Мы чувствовали себя в некотором роде брошенными». Впрочем, в 1976-м Госсман тоже перешел из Джонса Хопкинса в Принстон – отчасти по тем же причинам. Студенты Университета Джонса Хопкинса «поголовно и до безумия подражали Деррида… Перенимали у него выражения и речевые модели целиком. Не знаю, понимали ли они сами, что под этим подразумевают». Французские веяния сковывали учащихся: на занятиях они отмалчивались, боясь показаться немодными. Госсман обнаружил, что в Принстоне, вдали от эпицентра, студенты реагируют живей и не так зажаты, что вдохнуло новые силы в него как преподавателя.

Я задумалась: может быть, уход из Джонса Хопкинса – еще один признак того, что Жирар, хоть иногда и держался воинственно, порой ощущал обиды острее, чем казалось со стороны? Если моя догадка верна, это свойство, наверно, создавало ему большие помехи в науке, ведь мыслители постмодерна, похоже, упивались своими научными схватками почти так же сильно, как славой. Впрочем, возможно, Жирар просто жил по тем же принципам, которые нес миру. Как-то раз я спросила его, что делать, если становишься козлом отпущения или, самое малое, мишенью злобы. «Нужно просто уйти», – сказал он.

* * *

Ураган перестал сотрясать город, но Макси до сих пор, спустя полвека, разбирается с корреспонденцией по поводу этого события. Этот ученый, разменявший девятый десяток, сказал в интервью Брету Маккейбу: «Я получаю корреспонденцию, и на этой неделе мне следовало бы ей заняться, а я не занимался: постоянно пишут люди, которые жить не могут без одного или другого участника». Боюсь, свою лепту в эти завалы внесли и мои письма тоже.

Как-то раз Макси хотел закурить свою знаменитую трубку и спросил у гостя, нет ли у того спичек. Они стали перерывать горы бумаг, и Маккейб, найдя коробок, помахал им. «Нет, этот пустой, – сказал Макси и заметил на коробке логотип швейцарской табачной компании. – А-а, „Давидофф“. Ни разу не видел „Давидофф“ с тех пор, как здесь побывал Жак Деррида».

Глава 9

Le Systéme-Girard

Каждый человек виновен, но не вполне отвечает за свои поступки.

Рене Жирар

Импульсивный молодой врач из Парижа плохо рассчитал свои возможности.

В январе 1973-го он вдруг взял да и вылетел в Нью-Йорк, чтобы познакомиться с Рене Жираром. «Я не знал, как с ним связаться. Это было безумие», – сказал сам врач. В те времена, напомнил он мне, не существовало ни гугла, ни смартфонов, ни электронной почты. Этим пылким психиатром был Жан-Мишель Угурлян, еще не имевший книг, почетных званий и квартиры в 16-м округе Парижа. Работал он в нескольких местах, в том числе в лаборатории патопсихологии в Сорбонне. И хотя знаменитая конференция в Балтиморе состоялась примерно тогда же, когда Угурлян недолгое время был интерном в клинике Университета Джонса Хопкинса, с Жираром он тогда не пересекся, да и резонов для этого не имел. Ведь Угурлян стажировался в Хопкинсе до того, как «Насилие и священное» вышло хотя бы во Франции, не то что в США, – а именно эта книга Жирара, изданная в 1972 году, позвала Угурляна в дорогу. «Я прочел ее один раз, прочел второй, а потом третий и четвертый», – сказал он.