Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

Осуществленная Жираром радикальная ревизия пришлась по вкусу не всем. Один критик написал, что Жирар «повсюду выказывает презрение к психоанализу и упивается превосходством своего суждения задним умом над несовершенными суждениями Фрейда, заглянувшего в будущее»251. Это неправда. Фрейд остановился, не дойдя совсем чуть-чуть до миметической системы, утверждал Жирар, но его собственные теории – нечто гораздо большее, чем усеченная версия теории Фрейда. Собственно, Жирар шел против течения, когда заметил: «Все складывается так, чтобы утопить „Тотем и табу“ в насмешках, безразличии и забвении», – и тем не менее Фрейд был слишком близок к исследованиям самого Жирара, чтобы тот не отдал ему должное:

Он первый утверждает, что любая ритуальная практика, любое мифическое значение происходят от реального

убийства. Он не способен высвободить бесконечную энергию этой идеи; он едва касается буквально головокружительных обобщений, которые она делает возможными. После него это открытие будет полностью выхолощено. <…> Фрейд обращается с этнографическими фактами вовсе не как неумелый дилетант. Просто он, систематизируя их, совершает такой скачок, что сам теряет равновесие, и его победа остается бесплодной. Он не может согласовать букву своей теории с этнографическими фактами, а после него никто всерьез и не верил, что такое согласование возможно252.

Жирар принес «Тотему и табу» новую известность и истолковал эту работу под новым углом, но с существенными оговорками. «Мало-помалу мне стало очевидно, что подозрения психоанализа зашли недостаточно далеко. Липовый „радикализм“ Фрейда уже не производил на меня большого впечатления»253

, – сказал он спустя много лет в интервью. Он переворачивает фрейдовскую модель вверх тормашками, но идет по ее стопам и заходит дальше Фрейда, формулируя законченную теорию истоков культуры.

* * *

«Насилие и священное» – насыщенный, подкрепленный вескими доводами и страстной аргументацией текст необъятного масштаба. Через него красной нитью проходит стремление понять насилие в мифах, ритуалах, античной литературе, истории. Наряду с неортодоксальными прочтениями древних греков и Шекспира, «Насилие и священное» включает в свое пространство Гераклита, сэра Джеймса Фрэзера, Гегеля, Фрейда, Жоржа Батая, Достоевского, Фридриха Гёльдерлина, Леви-Стросса, Жан-Пьера Вернана и Жака Деррида. В книге рассмотрены замысловатые ритуалы жертвоприношений у таких народов, как ндембу, динка, чукчи, сиу, свази и многих других, попавших в ее поле зрения. Издание общества «Фи бета каппа» назвало гипотезы Жирара «убедительными, обоснованными, спорными и, возможно, монументальными», но тем не менее утверждало, что эта научная работа значительнее, чем изложенные в ней гипотезы254

.

Об этой книге говорили, что ее подход сознательно отдаляется от моды, укоряли ее за «крикливую, воинственную позицию»255. Что ж, этот упрек Жирар слышал и раньше, после публикации «Лжи романтизма и правды романа».

Критики реагировали озадаченно, враждебно, обескураженно и заинтригованно. Книгу называли «интереснейшей и амбициозной», «великолепным демаршем», а также «упорно и намеренно скандальной»256

. Рубино написал, что «Насилие и священное» – «книга поистине внушительная, исполненная der Ernst des Begriffs 257и, следовательно, требующая нашего серьезного внимания. Как „засесть за рецензию“ на такую книгу? Подобно „Феноменологии духа“, „Насилие и священное“ требует многократного вдумчивого прочтения; она не нуждается в тех рецензиях, которые слишком часто становятся и для рецензента, и для читателя лишь способом увильнуть от подлинного предмета рассмотрения, а заодно совмещают видимость серьезности и усердия с дозволением обойтись без них».

Рубино продолжал: «Жирар написал труд поистине гегелевских масштабов – и, подобно „Феноменологии“, она описывает всю полноту человеческой культуры. Значит, было бы естественно ожидать, что книга Жирара подвергнется нападкам того же рода, которым подвергалась „Феноменология“; точно так же было бы естественно ожидать, что эта книга выдержит нападки не менее стойко, чем ее предшественница»258.