Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Как утверждает Потебня, любое произведение словесного искусства синекдохично188. Но в новейшей русской литературе есть определенная группа сюжетов, где положенный в основу частный случай или анекдот вызывает в читательском сознании не просто резонанс общеэстетического порядка, но тенденцию к обобщениям именно запрещаемого цензурой характера, обобщениям, которые сами по себе открыто не могут быть сделаны. В этом случае, несомненно, частность или анекдотичность сюжета (синекдохичность!) выполняют функцию эзоповского экрана.

Образцовое произведение такого рода – повесть Фазиля Искандера «Созвездие Козлотура». Механизм ее эзоповского эффекта раскрыт в следующем отрывке из анализа критика:

Built on an extended hyperbole like Gogol’s , the story is a rollicking, widely ramifying satire which, for all its playfulness, penetrates deep189

.

Основным маркером, указывающим на то, что анекдотическая история, разыгравшаяся в абхазской глуши, является притчей об общесоветской действительности, является именно полнота параллелизма со всеми без исключения аспектами бюрократической действительности хрущевской эпохи. Как показывает в своем анализе Деминг Браун, из чьей книги о новейшей русской литературе заимствована вышеприведенная цитата, анекдотический план провинциального карьериста – вырастить необыкновенное сельскохозяйственное животное, козлотура, которое бы и мясистостью, и шерстистостью, и плодовитостью, и неприхотливостью превосходило бы всех остальных, обрастает идеологическими лозунгами, газетными статьями, сочинениями поэтов-приспособленцев. При этом смехотворная анекдотичность и провинциальная локализация сюжета выполняют роль экрана, а пародирование всех деталей официальных кампаний указывает на подлинное, эзоповское, содержание повести.

Другим характерным примером подобного превращения частного, на первый взгляд, сюжета в эзоповскую параболу является у Искандера рассказ «Летним днем», где случайная, далеко не обычная встреча в летнем ресторане с немцем, пережившим кошмар нацизма, намекает на иной сюжет, куда более общего значения – судьбу лагерного поколения советских людей190.

3.6. Перевод – оригинальное произведение, парабола.

Нередки в эзоповской практике случаи, когда перевод литературного произведения с иностранного языка служит средством выражения для автора-переводчика. Причем если, как мы говорили выше, эзоповскую фантастику можно рассматривать как комбинацию квазиисторического и квазиэкзотического сюжета, то в квазипереводе мы имеем другой вариант той же стратегии: здесь анахроническую или экзотическую (или и ту и другую одновременно) маску надевает на себя автор, «Я» (открытое или скрытое) повествования.

Причем здесь возможны два варианта: первый, когда произведение только выдается за перевод, а на самом деле является полностью оригинальным, и второй, когда произведение действительно является переводом, но, за счет некоторой стилистической модификации, и эзоповским произведением переводящего автора.

3.6.1. Первый из этих двух вариантов был более распространен в дореволюционной литературе. Иногда все дело сводилось к легчайшему экрану, типа подзаголовка «с немецкого» (ср. II.1.1.1), иногда автор интенсивно маскировал свое послание элементами стилизации. Таковы, например, популярные в 1930–1940‑е годы «песенки Пата Виллоугби» из повести Б. Лапина «Подвиг»:

Солдат, учись свой труп носить.

Учись дышать в петле.Учись свой кофе кипятитьНа узком фитиле. <…>Смотри, на пастбище войны

Ползут стада коров.Телеги жирные полныРаспухших мертвецов…191

Место действия повести, северо-восточный Китай, было в описываемый период сферой советских милитаристских интересов. Множество произведений советской литературы строилось на сюжетах, в которых описывались легкие и славные будущие победы Красной армии в этом районе (вроде широко известной песни «Три танкиста»). По контрасту с этим контекстом милитаристской пропаганды песенки из книги Лапина воспринимались как грозное предостережение, в то время как их киплингианская или ремаркианская поэтика служила целям эзоповского экранирования. (Два десятилетия спустя Булат Окуджава в своих антимилитаристских песенках уже не стал прибегать к стилизации, ограничив экран названиями – «Песенка американского солдата», «Молитва Франсуа Вийона».)192