Фабрика мертвецов

— Кыш! Кыш! — не узнавая собственный голос, таким слабым и писклявым он был, замахал руками Митя.

Крылатые твари замерли… и начали медленно поворачиваться к нарушившему их пиршество мальчишке. Митя увидел чудовищно худые, точно обтянутые кожей черепа, женские лица над горбатыми от черных крыльев плечами. На трупах, по-вороньи нахохлившись, сидели мары — глубоко запавшие глаза зловеще горели из-под спутанных черных косм, а рты были перемазаны запекшейся кровью.

Все также неуклюже переваливаясь, мары двинулись к нему — перья обвисших крыльев волоклись по устилавшим землю телам.

— Кыш! — пробормотал Митя, невольно пятясь.

— Хочешшшь, чтоб мы ушшшли? — проскрипело у него над ухом.

Рыжая мара стояла у него за спиной и небрежно, как плохо воспитанная девчонка — курицу, глодала человеческую руку.

Митя с воплем отшатнулся, споткнулся, плюхнулся на зад, попытался отползти…

— Точшшшно хочешшшь? — впиваясь кривыми желтыми клыками в бледную плоть, прочавкала рыжая мара.

Ледяные и гибкие, как змеи, руки обвили его шею, перед ним возникло блекло светящееся девчоночье личико с закрытыми глазами. Пухлые губки были измазаны темным, как у сластены, забравшейся в буфет с вареньем. Выпятив губы капризным бутончиком, девчонка потянулась к Митиной щеке…

Митя отчаянно рванулся, пытаясь расцепить оплетающие его шею детские пальчики, вскочил… Девочка повисла на его шее, уткнувшись ему в грудь, и тут же чудовищный холод стиснул сердце. Митя попытался закричать, но легкие как изморозью прихватило, из горла вырвалось лишь сдавленное бульканье. Что-то врезалось в него со спины… Митя с трудом повернул голову и увидел запрокинутое мальчишечье лицо. Глаза мальчика тоже были закрыты, а руки обхватывали Митю за талию — точно как он сам в детстве, напрыгивал и вцеплялся в вернувшегося со службы отца. Только вот от этих стиснутых детских рук полз нестерпимый холод. Внутренности зашлись лютой болью…

— Убей… — Рыжая мара снова стояла у него за спиной, он чувствовал исходящий от нее запах ладана, заглушающий сладковатый аромат гнили. — Мертвое… убей…

— Нет… — едва шевеля губами, прохрипел Митя — из его рта вырвалось облачко ледяного пара. — Мне… нельзя… Я не хочу того… что будет… потом… Не хочу!

— Ничего потом не будет, — неожиданно ясным, без обычных сипов и хрипов голосом сказала рыжая мара. — Убей не-живое… или умри сам. — Черные крылья хлестнули воздух, и она взвилась в только что пронзительно синее, а теперь черное, мерцающее звездами небо.

Покрывающие поле мертвецы начали подниматься, один за другим. Лежащий рядом труп резко сел — Гришка, сын путейца с поезда, пристально уставился на Митю пустыми провалами глаз. И его скрюченные пальцы впились Мите в плечо, пробивая его до кости…

— Митяяяяя! — гулким мужским басом взревел он, открывая полную загнутых желтых клыков пасть. — Митяяяя!

Митя рванул посеребренный нож из-за перевязи на запястье… но его там не оказалось. Земля разверзлась, и он полетел вниз, вниз, вниз…

— Что ты творишь, Митя!

Паркетная доска перед носом у Мити отчетливо подмигнула ему круглым глазом выпавшего сучка и снова застыла. Митя еще какое-то время поизучал ее, потом с трудом приподнялся на локтях… и замер, глядя на начищенные сапоги, остановившиеся в шаге от его лица.

— Сперва натворил, теперь в ногах валяешься? — с мрачной иронией поинтересовались над головой.

Глава 24. Утречко недоброе

Митя оттолкнулся от пола и наконец сел, привалившись к кровати со сбитой периной. Занавески трепетали на распахнутом окне, и утренний ветерок зябким холодком пробегал по голым плечам.

— Кошмар… приснился… — стягивая с кровати лоскутное одеяло и накидывая его себе на плечи, простучал зубами Митя.

— Пучок розог? — раздраженно начал отец и отпрянул в сторону, с удивлением глядя на сына, который вдруг вскочил и кинулся к оставленному прислугой подносу с завтраком.

Митя обхватил фарфоровый чайник с кипятком и чуть не застонал от блаженной боли в оледеневших ладонях. Едва сдерживаясь, чтобы не пить прямиком из носика, подрагивающими руками принялся наливать кипяток в чашку. Когда горячий поток наконец обрушился в желудок, Митя на мгновение замер, а затем рассеяно пробормотал:

— За что розги?

— А… ты чаю к воде добавить не хочешь? — озадаченно спросил отец.

Митя только отрицательно мотнул головой, впиваясь зубами в пирожок с еще горячим вареньем внутри.

— Не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но… где твои манеры, Митя? — хмыкнул отец, глядя как его светский сын рвет пирожок, точно дикий зверь добычу.

Митя замер с пирожком между зубов, растерянно поглядел на разоренный поднос, на чашку с пустым кипятком… Шумно сглотнул. Уши его вспыхнули красным, он выпрямился, отложил недоеденный пирожок на край блюдца и отточенным изящным жестом снова плеснул себе чаю.

— Прошу прощения… Так чем я вызвал ваше неудовольствие, батюшка… в шесть утра? — Митя покосился на фарфоровые часы с амурчиками на камине.