Фабрика мертвецов

— Я тебя выпорю как в детстве, не погляжу, что офицер! Имение и впрямь отличное, да только на что тебе оно, когда Свенельд тебя зарубит?

Полина Марковна душераздирающе застонала.

— Да я б его сам саблей напластал! Ай! Не деритесь, батюшка!

— «Напластал» бы он! Ты его секиру в имении на стене видел? Он тебя с одного удара на две половинки поделит, и все! О сестрах ты подумал? Позор какой, родной брат чужую жену увез!

Полина Марковна застонала снова.

— Он о нас вовсе не думает, батюшка! — наябедничала Лидия, вторая в «детской» шеренге Шабельских.

— А ты молчи! Дура! — рявкнул на нее отец. — Петербуржец от тебя в деревню улепетнул, только пар автоматонный клубился!

— Это все Зина и Ада! — Лидия с ненавистью покосилась на сестер. — Если бы не они…

— Если б не мы, Петя бы избил Ингвара, а потом Свенельд Карлович взялся за свою секиру, — рассудительно начала Зина.

— Не твое дело! — заорал Петр.

— Вот именно! — неожиданно поддержал его отец. — Барышни из хороших семейств не должны участвовать в скандалах.

— И на автоматонах скакать! — выглядывая из-под платка, вставила Полина Марковна и тут же жалобно застонала снова. Хлопотавшая над ней Одарка принялась смачивать платок в тазике — в комнате остро запахло яблочным уксусом.

— Теперь мы петербуржцу еще и обязаны за его выдумку с гонками! — всплеснул короткими ручками Шабельский. — Вместо того, чтоб он и отец его были нам обязаны за гостеприимство! Даже когда Капочка с Липочкой губернатору к фалдам фрака хвост прицепили, и то такого позора не было!

— Нас сегодня даже не ругали! — Капочка поглядела на Липочку.

— А это — почти похвалили! — кивнула сестра.

— Мы запомним…

— На следующий раз…

— Молчать! — рявкнул Шабельский и обвел налитым кровью взглядом выстроившихся перед ним детей.

— Мамочка… папочка… — вдруг жалобно-жалобно пролепетала толстушка Алевтина. — А можно, мне Одарка молочка даст… с булочкой… а то я с ужина так проголодалась!

— Оууу! — взвыл Шабельский, утыкаясь лицом в пухлые ладони. — И это когда у нас появился шанс вернуть былое положение в обществе! Убирайтесь вон! Все! Это не дети! Это… проклятье!

Младшие Шабельские повернулись и цепочкой во главе с Петром направились вон из комнаты.

— Проклятье — вовсе не мы, — проскальзывая в дверь, пробурчала Лидия.

— Во-о-он! — заорал отец, и пущенная его рукой миска разлетелась вдребезги у ног замешкавшейся Алевтины, обдав дочерей брызгами уксуса.

— Родион Игнатьевич… — умирающим голосом пролепетала Полина Марковна. — А может… Лидочке не к Мите приглядеться, все же он ее на два года моложе, а к батюшке его? Мало ли женятся на молоденьких? Старший Меркулов в чинах, а будет в еще бо́льших…

— Вот в кого дочери ваши такие дуры?! В вас, разлюбезная Полина Марковна! Господин Меркулов в чинах, а сынок его и от матери своей, княжны Белозерской, кой какое имущество унаследовал, и Кровное Родство имеет. Если старший на Лидии женится, мы никого из девчонок за Митю уже не выдадим. По церковным заветам не положено на родне жениться!

— Какой вы грубый, Родион Игнатьевич! — по щекам Полины Марковны побежали слезы. — Да мы их и вовсе так-то не выдадим, ежели перебирать будем. — Она зарыдала.

— Полюшка, прости! — Шабельский опустился перед женой на колени, зарываясь лицом в ее юбки. — Прости меня… за все! То ли я тебе обещал! Так ли мы должны были жить… По заграницам ездить, лето в Крыму, зимний сезон — в Петербурге… а не круглый год в имении детей рожать. Всё проклятье наше! Предки, чтоб их… Тетушка… Ты погоди, все еще наладится, Полюшка… Лидию замуж отдадим… а хоть и за старшего Меркулова… Глядишь, генералом станет…

— За кого это вы тут замуж отдавать собрались… без меня? — раздался от дверей тягучий свистящий шепот.

Родион Игнатьевич вскинул голову и со смесью злобы, страха и жалости поглядел в глаза проклятью рода Шабельских.

Глава 23. Мертвецкое поле

Поле Митя узнал, хотя яркие сорняки, покрывавшие его взлохмаченным пестрым ковром, теперь исчезли, открывая высохшую землю, изрезанную щелям и оврагами, как пятка босоногой крестьянки — трещинами. Вырубленные напрочь рощицы торчали обугленными пеньками, будто гнилые зубы в старушечьем рту.

До горизонта землю покрывали трупы. Аккуратные, в саванах, они лежали стройными рядами — точно это было гигантское кладбище, а они просто поднялись из земли, оставив где-то в глубине свои домовины. Старики и старухи, мужчины и женщины, девушки в засохших веночках на бледных лбах и маленькие дети, так похожие на спящих.

Митя брел меж ними, то и дело спотыкаясь о торчащие из-под саванов голые ноги — туда, где далеко-далеко над полем мертвых тел каркали вороны. Дойти и согнать, дойти и согнать, и Митя шел, шел, шел… Нахохлившиеся крылатые силуэты становились все ближе, ближе — они перебирались от тела к телу, не обычной птичьей прискочкой, а неуклюже переваливаясь, и то и дело припадая к земле. Скрюченная когтистая лапа вцепилась в живот косматой старухи со скрещенными на груди руками, рванула… Труп лопнул, выбросив к небу брызги отвратительной черной слизи.