Фаина Федоровна

Я приоткрыла окно. В салон ворвался задорный весенний воздух. Включила радио, там опять крутили мою любимую и безымянную для меня песню. То ли девушка, то ли парень – на слух не отличишь, пели по-английски о любви.

Молодым это не объяснить, а люди моего возраста меня понимают – между тридцатью и шестидесятью на самом деле разницы мало. Тебе просто дают испытание временем. Испытание временем, морщинами и тугоподвижностью суставов. Всё остальное, не считая сосудов, остается прежним. И твой характер зависит только от них. Если судить по ощущению молодости, сосуды у меня – прекрасные. И печень тоже. Я открыла пудреницу, проверила, правильно ли накрашены глаза и осталась довольна.

Что ж, женщины в случае опасности имеют право сдавать мужчин. Это необходимость и бонус за все сложности отношений от беременности до развода.

Олег молодой, думала я. Когда-нибудь, да всё равно устроится. А мне в моём возрасте не стоит разбирать. Если возьмут в пятую – нужно идти. Если бы взяли его, а не меня – он бы точно пошёл.

Меня немного колотило. Новый костюм оказался слишком лёгким для такого времени. И блузку я надела легчайшую, офисно-белую. Не хотелось подниматься наверх за пальто. Я крутанула ручку отопления. Вот не возьмут меня на работу, придётся экономить на бензине, – мелькнула мыслишка. А я ведь не люблю экономить. Хотя теперь мне кажется, что я всю жизнь экономила на чувствах. Но неужели же теперь начинать транжирить их по-глупому?

Олег…

Мне стало грустно. Я выехала со двора.

Когда я была студенткой, я, конечно, знала, что где-то существуют загадочные и очень смелые люди, которые не просто недовольны жизнью, но недовольны тем, что называется «общей обстановкой в стране». Мне даже рассказывали, что однажды под праздник 7 ноября такие люди разбросали в нашей институтской аудитории пачку листовок с критикой, страшно сказать, КПСС. Потом ходили слухи, что это сделали трое ребят с четвёртого курса. Их всех быстро поймали. Одного посадили, а двое других слёзно раскаялись, и их отпустили. Мне казалось, что я никогда не буду способна на такое.

Я слышала о каких-то особых молодых людях, которые выпускали какие-то альманахи и сидели на Красной площади, когда я ещё училась в школе, а наши танки ехали по Праге. Я боялась обо всём этом думать. Я не знала, плохо это или хорошо – и то, что танки ездят по чужой столице, и то, что какие-то люди сидят на Красной площади. Меня оберегали родители, а я интуитивно оберегала их. Больше всего на свете я боялась, что меня посадят, и тогда им придётся носить мне передачи, их за меня будут стыдить, прорабатывать на собраниях или даже выгонят с работы, и из-за меня они будут голодать. Для меня самой было удивительно, как я тогда всё-таки отважилась не пойти собирать веточный корм? Очевидно, была во мне какая-то струнка простой человеческой порядочности. Может быть, Чехов, а может весь строй институтского образования стояли за моей слабой душонкой и внушали, что больных нужно лечить, а не заниматься глупостями.

И надо сказать, к середине второго года моей работы от меня отстали. Меня перестали ругать за выписанные больничные, за очереди в коридоре (кстати, очереди стали меньше). Меня старались не замечать, а мне только это и было нужно. Думаю, что наше с Фаиной «неповиновение» по-прежнему не нравилось нашему руководству, но если бы нас продолжали ругать на каждом собрании, получилось бы, что с нами ничего невозможно сделать и это могло послужить неправильным примером и другим докторам.

Правда перед праздниками работники других кабинетов хвастались приобретениями, выделяемыми профкомом, читай, начальством. Кто-то торжественно тащил домой хрустальную вазу, кто-то – импортную кофту, кто-то несколько метров кухонной клеёнки. Нас никуда не приглашали, ничем не одаривали, ничего нам не продавали. Фаина Фёдоровна, видя довольные лица товарок, только морщила носик:

–У дочки всё есть, а мне такая ерунда не нужна.

Я тоже проходила по коридору к себе в кабинет ничем таким не интересуясь. К тому же больные и сами дарили мне кое-какие подарки. Во всяком случае, хрустальных вазочек для варенья у меня до сих пор стоит в шкафу столько, что хоть неси в комиссионку. Я думаю, хрусталь скоро опять вернётся в моду – выставлю тогда вазочки на стол, как в магазине, иваренье по очереди буду в каждую накладывать. А может быть буду стоять в немодном и старом плаще, как у Фаины Фёдоровны, где-нибудь на углу возле магазина, и передо мной на перевёрнутом ящике, покрытом газетой, будут сиротливо пылиться для продажи хрустальные свидетели вылеченных гайморитов, отитов и ларингитов.

***

Как оказалось, родители догадались вместо «Скорой» позвонить Фаине Фёдорове. Отец съездил за ней и привёз её к нам на такси.