Фаина Федоровна

Зачем она мне сказала про Сергея? – думала я. -Могла бы промолчать… Какое её было дело?

Фаина Фёдоровна опять глотнула чай и протянула свою намытую сухую лапку за конфетой. Скребанули её ноготки по пластиковой упаковке. Зашуршала цветная фольга. Фаина Фёдоровна раскусила шоколадную оболочку и стала всасывать сливочно-помадную плоть конфеты. Меня чуть не стошнило. А она так любила сладкое! Шоколадные «Ассорти» ведь доставались всё время мне, как врачу. Я-то ей уже передаривала конфетки подешевле.

Я встала и вышла в туалет. И с наслаждением задвинула задвижку. Когда я снова проходила через комнату, в кухне стояли родители и с беспокойством поглядывали мне вслед, Фаина Фёдоровна пряталась за косяком двери в мою комнату. Они меня караулили.

–Ложитесь все спать! – сказала я своим уже обычным голосом, проходя мимо. -Ничего я с собой не сделаю. У меня завтра полный приём.

Я снова легла. Отчётливо и навязчиво, как всегда по ночам, стремилась по кругу секундная стрелка на циферблате настенных часов.

Фаина Фёдоровна немного подождала. Аккуратно сложила грязную посуду на поднос, вынесла поднос в кухню.

– Я, пожалуй, пойду домой. Думаю, вы правда пришли в себя, -сказала она, когда вернулась.

–А как вы это определили? – Злость моя сменилась иронией.

–А слышно было, как вы в унитаз долго писали, – лицо её сохраняло полную серьёзность. – Надо думать, дурь ваша, хотя бы частично, с мочой и вышла.

Я ошарашено посмотрела на неё, потом вздохнула.

–Ложитесь, Фаина Фёдоровна. – Дохлая сущность медузы окончательно покинула моё тело и мой разум. -Раздевайтесь и ложитесь. Спать осталось два с половиной часа.

Она легла и погасила свет.

–Но свет не гасите! – Я испугалась, что в темноте медуза вернётся.

Она снова встала, поискав, включила ночник. Некоторое время мы лежали молча. Мне не спалось, я ворочалась с боку на бок и чувствовала, что и она тоже не спала.

–Чёрт вас дёрнул рассказывать мне, как вы ходили на почту. – Вдруг сказала я. Образ Сергея стоял у меня в глазах. Так охотник, не желающий возвращаться с неудачной охоты, всё кружит по лесу, высматривая новые следы. Злость моя на него уже испарилась, навалилось отчаяние.

–По кусочку хвост кошке пилить ещё хуже.

–Я не кошка. И к тому же ведь его жена, наверное, знает о его похождениях. И как-то ведь терпит?

Она сказала сердито:

–А вы бы не смогли.

–Почему это?

–Да вы бы вообще с ним долго не выдержали, даже и без жены. Вы сами на себя эти месяцы не были похожи. Будто не врач, а … поломойка какая-то.

–Кто – поломойка? – Я искренне удивилась.

–Вы, – она пожала плечами. – А что вы удивляетесь? Если вы раньше наукой интересовались, книжками медицинскими, манипуляций в кабинете сколько делали, что я даже ругалась, а в последнее-то время – что? Лишь бы отпустить больного и скорее туда! Спросишь вас, чем будете заниматься? А вы всё одно: столько дел! А каких, спрошу я вас, дел? Да каких, вы отвечали, будто не знаете? Обед приготовить, полы помыть. Я и говорю – поломойка! А ведь вы не для этого на свет родились. Я ведь людей знаю. Я вижу.

–По-вашему, все эти месяцы я не интересовалась своей профессией?

–Не интересовались. Раньше от вас только и слышно было: буду поступать в ординатуру, буду поступать в аспирантуру… А сейчас: «Сергей то сказал, Сергей это сказал…» Кто он такой этот ваш Сергей? Год бы прошел. В лучшем случае – два. Вы бы его и сами возненавидели. Или окончательно бы спеклись. И действительно превратились бы в чёрт знает что. Потеряли бы себя, а ему и горя было бы мало.

Я задумалась. Вольно или не вольно, но Фаина ударила по больному. Я знала свои достоинства и недостатки. Я спокойно относилась к тому, что внешне не произвожу впечатления. Я не умела шить, вязать, вышивать, печь пироги, но я умела лечить. И когда Фаина сказала, что я превратилась в поломойку, это было наихудшее оскорбление из всех, какое только можно было придумать для меня.

–Но как же любовь? – Спросила я. -Вы ведь любили своего мужа? Ради любви можно идти на жертвы.

–Любовь… – И вдруг всё лицо у Фаины зарделось. На лбу выступила испарина. Она вынула из сумки нарезанную в салфетки марлю и вытерла лицо. Скомкала салфетку.

–Это от чая, – сказала она. -Или климакс.

Но взгляд её опять уплыл от меня куда-то в глубину. Она решала: сказать – не сказать.

–Любовь… Если хотите знать, любовь, это вообще самое плохое, что может с человеком случится. Любовь, это когда один человек теряет себя ради другого. Теряет так, что будто его и нет.

–Бросьте салфетку на пол, я завтра выброшу, – сказала я машинально, будто мы были с ей в кабинете.

А ведь она сказала правду, подумала я. Любовь, это когда один человек теряет себя для другого. А разве я готова потерять себя для другого человека? И все мои детские представления о любви, как о счастье, о том, что надо идти вдвоём вместе, на равных, рука об руку, исчезли туда же, куда утекла гадкая плоть дохлой медузы.