Фаина Федоровна

–Да у меня во всю жизнь нигде никаких эрогенных зон не бывало, а вот с этим солдатиком, я просто исходила вся. Он только прикоснётся ко мне, а я уже на грани. Ну, только вот стонать не могу, кругом же всё слышно, а так было сладко, что хоть криком кричи.

–А как он к вам прикасался?

–В госпитале в войну стоял гон, – сказала она. -Медсестрички, солдатики, санитарки, тыловые и радистки – в каждом углу тогда кто-то сопел, обнимался, шебуршился. В ванных и чуланах, в любом тёмном уголке люди справляли своё желание – как в последний раз за всю жизнь. У раненых, как только в сознание приходили, при виде любой санитарки, хоть старухи пятидесяти лет сразу карандашиком хрен вставал. Его на перевязку везут, а он её за руку держит, и шепчет, шепчет: «Приходи после перевязки… Отвези меня в какой-нибудь уголок, где никто не видит…» И ведь как любили! Девки говорили, что никакой боли раненые не боялись! А если кто совсем не мог, те хоть потрогать просили. Плакали прямо: «Дай». И не только за пазуху лезли. И под юбку, только повернись – и спереди, и сзади. И девки этого тоже хотели. Но ещё больше, правда, девки хотели замуж. Ловили тех, кто не женат. Особенно офицеров. Потому и подставлялись.

–И вы хотели? – спросила я.

Она сглотнула.

–Для меня это было, будто на другую планету попасть. Квартира или дом, хорошая мебель… Плита, а не керосинка… Детей растить, не работать, мужа ждать, самой не ходить никуда, кроме как с детьми и по магазинам. Для большинства это было сказкой. А я и не надеялась. Я ведь не везучая, только по облигациям и выигрываю, а по жизни – никогда.

Она замолчала и молчала долго, пока я не пошевелилась. Тогда она вдруг снова начала говорить.

-Представьте себе, он лежачий был. И не молодой уже. Скорее даже старый, опытный. – Лицо её сделалось восторженным, будто она рассказывала мне содержание какого-то особенно понравившегося ей фильма. -И я даже не знаю, что такого было в его руках. Вроде руки, как руки… Мужицкие.

–Может, мужа напоминал?

Она покачала головой.

–Нет. Нисколько. Думаю, он вообще всё про баб хорошо знал. Но факт один, – она сказала это с гордостью, -из всех медсестричек он меня одну звал, и меня одну до конца доводил. Больше никого возле него никогда не бывало. И я ни от кого больше во всю свою жизнь так не кончала. Не могу вам передать, как же хорошо мне было! Ни с кем больше, ни разу, никогда… – Она улыбалась, и я будто видела её молодой.

–Я еле сдерживалась, чтобы не кричать. А кричать мне хотелось радостно, громко, как птице весной! Я потом кое с кем из баб разговаривала, спрашивала… Никто мне про такое, как у меня, не мог рассказать. И ведь, вы подумайте, у этого мужичка позвоночник был перебит пулею. Ниже пояса. Он ног не чувствовал, ходил под себя. А как он радовался, когда я у него кончала. Я думала, может он и санитарочек тоже приходует, но нет. Они ему утку поднесут, унесут… Спасибо им говорил. А меня как увидит:

–Фаинька, подойди!

А когда подходить? Операции целыми днями, ночами, потом скорей домой, дома – дети. А он каждую минутку меня подлавливал. Куда-нибудь несусь, а он шёпотом:

–Фаинька, подойди!

Будто и не спал никогда.

И ведь я знала, что если подойду, он меня обязательно гладить начнёт. А кругом то ли спят раненые, то ли не спят… Но как на верёвке меня кто к нему тянул. Подойду, наклонюсь, а он шепчет:

–Сядь на койку ко мне. Или приляг. Я тебя одеялом прикрою, -Она смотрела на меня теперь прямо, широко раскрытыми глазами, но было видно, что видит она не меня.

–А что потом?

–Что потом… – Она вздохнула. -Война. Рана у него заживать начала. Ноги так и не восстановились, конечно. И увезли его дальше куда-то в тыл. Я и адреса его не успела узнать. Не моя смена была.

–И вы его не искали?

–Зачем? – Она теперь прилегла на свою раскладушку, на бочок, как девочка. Ручки под щёку сложила. Только губы у неё шевелились.

–У меня дети были. Не могла бы я его всё равно к себе в комнату взять. Да и перед погибшим мужем было очень стыдно.

–Но ведь это – физиология, – сказала я. -Какая же это любовь.

–Ничего вы не понимаете, Ольга Леонардовна, – она только вздохнула и перевернулась на спину. – Я потом за это и у мужа прощения просила. За любовь.

–В церкви, – вспомнила я. -После войны.

–Я даже исповедалась один раз, – сказала она. -Я ведь крещёная. Батюшка сказал, что это бес на меня напал. Только я знаю, что никакой это не бес. -Она помолчала. – И знаете что? Если бы этот наполовину парализованный сказал бы мне: «Поехали со мной!» – я бы поехала.

–И бросили бы детей?

–Нет, детей бы не бросила. Взяла бы с собой. Только чтобы никто про это здесь не узнал. А к себе не взяла бы… нет.

–А если бы муж был жив? Мужа бы бросили?

Она немного подумала.

–Врать не хочу. Не знаю.

–А когда этот человек уехал, вы сильно страдали?

Я думала, она мне расскажет, что сходила с ума. А она сказала очень просто: