Фаина Федоровна

–Чего же ты раньше не сходил? Надо было сходить, – индифферентно отозвался мой врач.

Если бы я была сторонним наблюдателем, я тоже ничего бы не заподозрила в голосе.

Мы с Володей остались сидеть в коридоре, а мой старший коллега ушёл договариваться, чтобы сделали снимок. Нам пришлось ждать. «Скорая» привезла старушку с переломом бедра, и на очереди был ещё один человек из какого-то отделения. Я волновалась так, что у меня тряслись руки, и я зажала их между колен.

–Ждите, – сказал нам наш врач и ушёл к себе. -Как сделают снимок, приходите, обсудим.

Володя поморщился. Ему надоело.

–Может, в следующий раз? Зачем мне рентген грудной клетки?

–Нет. Раз договорились, нужно сидеть. – Мне было тяжело. Гораздо удобнее было его отпустить, отослать домой, сказать, чтобы шёл на рентген в поликлинику, потом к терапевту или к хирургу, но я понимала, что если отпущу, он ещё больше потеряет время.

И он остался сидеть, равнодушно оглядывая потолок и рассматривая плакаты на стенах. Он щурился, пытаясь прочитать заголовки, и я отметила про себя, что, наверное, у него близорукость, а раньше я этого не замечала. И мне вдруг стало обидно. Неужели я вообще ничего для него не значу? Я всего лишь стрелочник, случайная девчонка, которая привела его на рентген и выдала больничный. Почему именно я оказалась у него на дороге? И почему я, будто в отместку за невнимание, как назло, совершенно забыла про возвратный нерв?

Внутри меня плавился сгусток льда и полыхал сгусток жара.

Господи. сделай так, чтобы это был эхинококк!

И странно, в этом коридоре возле рентгеновского кабинета из меня куда-то улетучилась моя влюблённость. Чувство вины не разжигает любовь, а убивает.

Коридор был пуст, было слышно, как в кабинете женщина рентген-техник что-то громко говорила старушке, и что-то там ухало и перекатывалось, как будто в кабинете ворочался великан.

Володя вплотную подошёл к плакату, пугающему туберкулёзом, и, улыбаясь, рассматривал изображение распадающейся каверны.

–Надеюсь, у меня не эта дрянь?

Господи, сделай так, чтобы у него была «эта дрянь»!

Я вспоминала Виолетту и уговаривала себя, что снаряд не падает дважды в одну воронку, и тут же думала, что ведь это разные снаряды. Я цеплялась за мизерную надежду, что может быть причина повреждения связок какое-нибудь кровоизлияние, которое я почему-то не вижу, или какой-нибудь особенный паралич, а лёгкое – это что-то другое, случайное, не относящееся к делу, но сама понимала, что надежда моя – не более чем самообман.

Володя посмотрел на часы, вздохнул и плюхнулся на стул рядом со мной.

***

Что такое старость? Это когда тебе некуда идти и тебя никто нигде не ждёт. Этот постулат легко делится на две части, но ни одна из них не работает без другой. Если тебе есть куда идти – плевать, что тебя где-то не ждут. Если тебя где-то ждут, то ты сама решаешь, идти тебе туда или не идти. Я придумывала себе занятия: можно сходить в магазин одежды, в музей, на выставку. Записаться на курсы иностранного языка. Посетить кружок каких-нибудь танцев. Перекрасить волосы, чёрт возьми. В конце концов, можно съездить отдохнуть. Кто его знает, удастся ли вообще в скором времени куда-то не то, чтобы поехать, а вообще что-то купить. Может быть, неделя у моря поможет мне найти какой-нибудь выход? Но мне было противно даже думать обо всех этих развлечениях. Зачем себя обманывать? Развлечения – на то они и развлечения; они имеют смысл, когда у тебя нет времени развлекаться и тогда они становятся ещё слаще, как запретный плод. Или когда у тебя есть время и есть деньги, чтобы развлекаться. А когда полно времени, но нет денег… С другой стороны, как нас учили, «ничто не стоит так дорого, как время»? Или ещё: «богатство общества исчисляется наличием свободного времени у его членов». Слово «член» теперь ассоциируется не со словом «общество».

В этой духовной жвачке прошёл весь день. Я тупо запихивала в рот какую-то еду, запивала её водой и валилась в постель. «Член», «общество», «время»… Ни одного медицинского термина в голове. Мысль о чтении вызывала тошноту. Как гриб-дождевик я распухла от спор ненависти, бездействия, невозможности. И всё это перемешалось во мне – ненависть к бездействию и невозможность действия. Я задыхалась от запаха этих ядовитых спор, но не могла их вытряхнуть из сознания. Сон был не радостью и не отдыхом, он был ещё одним средством отупения. И меня мучили мысли об Олеге. Зачем он оказался на моей дороге? Что он думает обо мне? И самое непонятное мне самой заключалось в том, что я думала: «как глупо всё получилось» и, одновременно, «когда он снова придёт». Я не хотела, чтобы он приходил, но я его ждала, и не хотела ждать, и не хотела о нём думать, но всё-таки думала. Всё это раздражало, запутывало и угнетало меня ещё больше.

Вечером раздался звонок в дверь. Я специально пошла открывать в том же старом, застиранном халате, злая и непричёсанная. И ещё даже не открыв дверь я уже знала, что это Олег.

–Как ты? – Он наклонился, чтобы поцеловать.

–Что тебе надо от меня? – Я сама не узнала свой голос – глухой от ненависти.

Олег отпрянул.