Фаина Федоровна

Вообще в этом даже была какая-то романтика. Ты приезжаешь в незнакомый город, осматриваешь достопримечательности, потом спрашиваешь, где главпочтамт, приходишь туда и отыскивашь окошко. И в этом незнакомом городе, в окошке «до востребования» (слово-то какое прекрасное – до востребования) тебя уже ждёт от кого-то письмо. И ты счастлив, получая конверт. Ты определяешь навскидку его толщину и вес, и если письмо «толстенькое», то радуешься предвкушению узнавания. В толстом письме может быть открытка с видом, пара фотографий или даже денежная купюра. И ты садишься тут же на почте за большой массивный стол (или за школьный ученический, как уж где придётся). На столе валяются испорченные телеграфные бланки и бланки извещений для посылок, ты отмахиваешь их в сторону и торопливо пишешь ответ.

«Дорогие мама и папа! Дела у меня идут неплохо. За последнюю неделю не было тяжелых больных…»

На том самом почтамте с башенками, куда мы ходили с Фаиной Фёдоровной, окошко «до востребования» было в том же ряду, где продавали марки, открытки, лотерейные билеты и облигации. И вот однажды, когда мои отношения с Сергеем становились всё непонятнее, Фаина Фёдоровна в очередной раз отправилась на почтамт проверять списки выигравших облигаций.

Сергея Фаина Фёдоровна увидела в зале сразу, как вошла, и сразу же его узнала. А он не обратил на неё внимания, потому что без медицинского халата и колпака её никогда не видел.

Да даже если бы он на неё и посмотрел… Подумаешь, идёт какая-то старушенция в тонком беретике на одно ухо, в задрипаном плащике, коричневых детских ботиночках и простых, хлопчатобумажных серых чулках.

Он стоял возле окошка «до востребования» и ждал, когда девушка в почтовой форме с его паспортом в руках проверит в длинном ящике с корреспонденцией, есть ли письмо на его имя.

Письма были.

Как сказала мне Фаина Фёдоровна, целых три.

Сергей ещё перекинулся с девушкой в окошечке несколькими словами, тщательно до копейки пересчитав мелочь, купил у неё конверт, улыбнулся ей своей застенчиво-нахальной улыбкой и пошёл к столу в середине зала.

Стол был жёлтого дерева, старинный, овальный. Кое-где на нём темнели чернильные следы чьих-то любовей, поздравлений, соболезнований, встреч и расставаний. В центре его стоял большой и толстый стеклянный поднос с двумя чернильницами, заполненными смачно фиолетовыми чернилами, а возле подноса валялись несколько перьевых ручек и промокашек. Чернилами в те годы писали уже редко. Но держать их на почте была смешная и милая дань традиции. Они наливались в чернильницу просто на всякий случай или для отдельных любителей чистописания. Шарик с чернильной пастой – вот был самый распространённый инструмент для письма во время моей учёбы. Он, собственно, им и остался, пока не был заменён компьютером. Но когда я училась в школе, особым шиком считались толстые шариковые ручки, у которых внутри корпуса было четыре стержня – синий, чёрный, зелёный и красный, и можно было писать каждым стержнем по очереди. У Сергея была как раз такая ручка. Я несколько раз наблюдала, как он со смаком щёлкает переключателями, переходя с зелёного цвета на красный, на синий и на чёрный, просто черкая ручкой по бумаге. И вот сейчас на глазах Фаины Фёдоровны он прочно уселся за стол в центре зала, вынул эту свою толстую шариковую ручку и складной перочинный нож. Ножом он ловко вскрыл конверты.

Я до сих пор представляю эту картину. Казалось бы, ну, что особенного, сидит молодой мужчина за столом и читает письма. Но даже и сейчас я чувствую в этом оскорбление. Оскорбление во всём – и в его позе, в его предвкушении и интересе, с которым он вскрывает конверты, в его противной мне ручке и даже в том, что это происходит за моим любимым с детства огромным жёлтым столом. Сейчас я уже забыла в деталях лицо Сергея, а вот стол я до сих пор помню, как будто это был не общественный стол на почтамте, а лично мой собственный предмет обстановки.

В пору, когда у людей не было домашних телефонов, я уж не говорю о мобильных устройствах, многие перед праздниками ходили «на переговорный пункт» звонить родственникам. Можно, конечно, было послать поздравительную телеграмму на красивом бланке с цветами, кольцами или орденоносными лентами. Но в телеграмме было что-то или слишком торжественное и официальное или, наоборот, что-то поверхностно вежливое. А близким людям хорошо было звонить, заказывая переговоры на три, пять, семь и даже десять минут. Теперь мы не понимаем этой радости долгого ожидания. Услышать родной голос, задать вопросы «он лайн»… В предпраздничные дни очереди на переговорном растягивались до двух-трёх часов. Соединяла абонентов телефонистка. В кабинках с номерами на маленьком столике стоял телефон без циферблата и табуретка.

–Кемерово. Вторая кабина, – раздавался, к примеру, по всему почтамту голос телефонистки.

Или:

–Челябинск. Пройдите в четвёртую кабину.

И те, кто ждал Кемерово или Челябинск вскакивали и быстрым шагом устремлялись к кабинам, врывались в них, как во вражеские дзоты и кричали в телефонные трубки, как связисты на фронте: