Фаина Федоровна

Конечно, я понимала, что от обещания до действия не всегда один шаг, но мне хотелось получить хотя бы обещание. Я разрывалась от противоречий. С одной стороны, я радовалась, что теперь не одна, что есть мужчина, которого я жду с работы, к которому бегу, которому улыбаюсь, чьи рубашки деловито нюхаю и говорю: «Пора в стирку». Я радовалась тому, что как «взрослая» женщина, как мама, я готовлю еду мужчине, с которым сплю. И вместе с тем я понимала, что вероятно теперь всю жизнь я буду делать одно и то же: бежать после работы в его общежитие (бог знает, когда нам дадут квартиру и вообще, дадут ли, ведь я была обеспечена жилплощадью у родителей), что я буду вечно озабочена проблемой еды и денег, и совершенно неизвестно, смогу ли я при таких обстоятельствах учиться дальше и сможем ли мы хоть когда-нибудь, где-нибудь отдыхать. Дети вообще маячили какой-то неясной и тяжёлой перспективой. Я и так почти ничего теперь не успевала. Я даже не могла читать – ни по работе, ни то, что тогда считалось новинками и публиковалось в журналах. А это делало мою жизнь непривычной и какой-то скучной, не смотря на вспышки счастья, которые я испытывала. И я понимала, что не смогу так жить всю свою жизнь. Но что мне делать, не знала.

По вечерам я теперь первая забиралась в постель и смотрела из-под одеяла на Сергея, терпеливо ожидая, пока закончится по телевизору какой-нибудь пустяшный фильм. Ну, как же, – думала я, – живут все? Мои мама с папой, ведь они точно так же проводят время. Но ведь они счастливы? Я уверяла себя, что привыкну, что это нормально – жить, как все, радоваться халатам с рюшечками… Но когда Сергей уезжал, я бежала домой и радовалась, что смогу побыть с родителями, ничего не делать по хозяйству, валяться в постели, читать книжки, наслаждаться маминой стряпнёй. Но и Сергея мне тоже было жалко – как-то ему было там в его командировках? Поэтому в первый же после праздника рабочий день, я набирала у родителей полную сумку вкусной еды и после работы мчалась в общежитие. Я красиво раскладывала еду на столе, мы пили портвешок, Сергей целовал меня, делал звук телевизора тише и медленно снимал с себя одежду: аккуратно складывал брюки, вешал их на спинку стула, поверх клал майку, стягивал носки. В трусах он ещё дожёвывал мамин пирожок и досматривал титры. Меня это не раздражало, не бесило, я из постели разглядывала его, и мне очень нравилось и его простое лицо, и суховатая фигура и жилистые руки.

Неужели он мой? Неужели он тоже думает про меня, любит? – Это казалось фантастическим.

–Ты скучал?

–Конечно, скучал…

В комнатушке было прохладно, я вытягивала руки из-под одеяла, он ложился ко мне… Тело его отчего-то всегда было горячим, будто внутри его пылала топка, а я кидала в неё сухие поленья. Мне казалось, что постель сближала нас до неделимого родства души и тела. Я немела, превращалась в зверя, в птицу, в стихию моря, в небеса, в лунный свет, в поэму. Слова заменялись ощущениями. Губы, руки, тела сливались, скрещивались, смешивались запахами, дыханием, биением сердец. Потом наступало умиротворение, в котором уже не было места каким-то сложным желаниям, только примитивным – есть, пить, спать.

Зато в те дни, когда мне было нельзя, наша постель превращалась в поле нешуточной битвы. Такие ночи нас ожесточали.

–Ничего же не будет! – уверял меня он.

–Почему ты так уверен?

–Ну, я так сделаю.

–Это не всегда получается.

–У меня получится. – Сергей наваливался на меня и старался размягчить меня, притупить бдительность. Но я была начеку.

–Ты не хочешь мне уступить, потому что не любишь! Когда женщина любит, ей всё равно, – шантажировал он.

–Я никого не люблю, только тебя, – уверяла я.

–Но ведь я мучаюсь! – по-детски возмущался он. -Нет, ты меня не любишь! – И мне становилось его жаль, но страх перед абортом всё равно оказывался сильнее. Мы изводили друг друга, распаляясь и изматываясь, мы отворачивались друг от друга, делали преграду из одеяла, но всё равно не могли уснуть.

–Как я пойду завтра на работу? -Взывал он. -Из-за тебя у меня всё болит!

–А я? У меня каждый день сорок четыре человека больных. Мне тоже надо выспаться.

–Ты в конце концов сделаешь меня импотентом.

Он не завтракал в такие дни и не разговаривал со мной. Выпивал стакан чаю и уходил на работу. Я тоже выскальзывала следом, чувствуя себя виноватой, но и победительницей. Я понимала, что лучше всего было бы не приходить к нему в такие дни, но я скучала. Я ничего не могла поделать, я рвалась к нему в общежитие и пыталась задобрить его, стараясь приготовить что-нибудь вкусное, что он любил.

–Угораздило же меня связаться с врачихой! – говорил он с полной серьёзностью, а я не понимала, шутит он, или правда сожалеет о нашем знакомстве, и это непонимание вселяло в меня ещё больший страх за наше будущее.