Фаина Федоровна

–Алло! Алло! Наташа! Ты меня слышишь? Наташа! Как Ванечка? Не болеет? Кашель прошёл?

–Как Илья Семёнович? Выписали из больницы?

–От Саши ничего не слышно? Где он? Куда послали?

–Когда уехал Илья Семёныч? Зачем?

–Обязательно поздравь Марину с днём Рождения!

–Наташа, ответь мне, как Ванечка? Очень плохо тебя слышно…

–Мама, пришли мне деньги. Срочно нужно! Ну, позарез! Пять рублей! Ну, пожалуйста…

–С наступающим Новым Годом, наши дорогие! Пусть всё у вас будет хорошо! Пусть 1981-й год принесёт вам только радость… Новое десятилетие всё-таки… Кто бы мог подумать, что мы доживём… от бабушки с дедушкой всем ребяткам передавайте большой привет … Да, я не плачу, Сенечка, не плачу! Ты передай маме, что бабушка не плачет…

Мы тоже ходили звонить родителям отца. Меня усаживали за этот большой овальный жёлтый стол, за которым сейчас сидел Сергей, выдавали припасённую из дома тетрадь и цветные карандаши, и предоставляли самой себе. Я не скучала. Я рисовала «девочек». Это было тогда повальное увлечение. «Девочки» публиковались в детских журналах типа «Мурзилки» или «Костра», и возможно даже в газете «Пионерская правда». «Девочки» обычно были стройными октябрятками или пионерками с закрученными над ушами корзинками-косами. Они стояли прямо, одетые в спортивные майки и трусы, руки по швам, взгляд честный и чуть лукавый. В приложении к «девочкам» были подборки одежды. Платья, школьную форму, пальто нужно было вырезать ножницами, не забыв оставить прямоугольные держалочки на плечах и по талии. Держалочки загибались, и таким образом одежда крепилась на вырезанную фигуру. Меня такие готовые красавицы не прельщали. Девочки моего собственного изготовления были по сути уродицами, но со своим шармом. У них были длинные, до пола косы или высокие причёски, а платья я рисовала либо бальные – длинные, пышные, в пол, либо «королевские» – с глубоким декольте и мантией из горностая. На высокую причёску я крепила корону. Так незаметно проходило моё время до «вызова», и жёлтый овальный стол я воспринимала чем-то вроде собственной детской игровой комнаты. Как только я попадала в зал почтамта – с Фаиной Фёдоровной или без неё, я с нежностью смотрела на тот же самый овальный жёлтый стол, за которым много часов прошло с моими «девочками».

Честно говоря, сейчас мне даже неловко вспоминать этот эпизод на почтамте с Фаиной Фёдоровной. Любовь напала на меня, как болезнь, сначала к одному человеку – к Володе, потом, и неожиданно быстро, к другому – к Сергею. Я была жадной в своей любви, я была очень искренней в ней и даже глупой. Инстинкт гнезда сыграл со мной плохую шутку. Я была поглощена любовью настолько, что не видела очевидного.

Совсем не странно, что мне ни разу за несколько месяцев совместной с Сергеем жизни в одной комнате не попался на глаза его паспорт. Мне и в голову не приходило искать его специально. Мне сейчас даже кажется, что и его фамилию я узнала тоже случайно, потому что однажды нас задержал на входе в общежитие новый, только что устроившийся на работу, дежурный. Фамилия у Сергея оказалась забавной. Удивительно, что сейчас я даже не могу её вспомнить, а тогда всерьёз примеряла к себе.

Итак, Фаина Фёдоровна, завидев моего кавалера, сидящего за столом, не нашла ничего лучшего, как подкрасться к нему сзади. Вообще-то это было несложно. В помещении почты всегда стоял какой-то неясный гул. Он исходил от голосов служащих и посетителей, от шума, доносившегося с улицы даже через толстые запыленные стекла окон, от гудения ленты конвейера посылочного отделения и от голосов телефонисток:

–Нижневартовск, ваш номер не отвечает, подойдите к кассе.

К тому же, Фаина Фёдоровна всегда носила обувь из «Детского мира», а ботинки и туфельки для детей тогда, как правило, выпускались на «микропористой» бесшумной подошве.

Сергей разрывал конверт за конвертом и быстро, с удовольствием, умилительно улыбаясь, прочитывал письмо за письмом. Из третьего конверта выпали и несколько фотографий. Фаина Фёдоровна, стоя за его спиной, надела очки… Потом, когда я уже могла об этом говорить, она рассказала, что на всякий случай держала в руке газету.

–Зачем?

–А если бы он меня заметил?

–И чтобы вы тогда сделали?

–Закрылась бы газетой, чтобы он меня не узнал.

Как мне ни было горько, я улыбнулась. Иногда Фаина была забавной до невозможности.

–Откуда же вы взяли газету?

–В зале лежала не стуле, Видно кто-то прочитал и оставил. А я подобрала.