Фантастический Калейдоскоп: Ктулху фхтагн! Том I

– С честью? – сказал Юра Иванов. Лев помнил его. Хулиган и пьяница, рожденный, как и Лев – четырнадцатого. – Так говорит безбожник-сквернослов?

– Да иди ты на хер, – ответил Иннокентий. – Чист я перед Богом. Простит он меня за это. А вот вас – нет. Это море! Всего лишь море!

Люди вставали, и лица их кривились от ярости на святотатство. Лев Васильевич молчал. Сердце скручивалось в спираль. Губы задрожали. Когда он говорил о боге, то нутро крутило не так больно. Лев Васильевич даже ненадолго забывал о смерти, о том, что каждый вечер может быть последним.

Слова старика вновь вернули его к страху. Лев Васильевич закрыл глаза, сдерживаясь от того, чтобы не завыть.

– Закрой рот, сука, – сказал Иннокентию один из морзвероловов. Наморщил нос, как атакующая собака. – Закрой рот.

– Саша?! – удивился старик.

– Он нужен морю, – сказал Юра. – Оно очистит его!

Иннокентий опешил. Его подхватили за руки, потащили к берегу. Старик попытался вырваться, попытался закричать, но рот ему заткнула мозолистая ладонь Сашки. Молодой морзверолов держал старшего товарища под водой, пока тот не затих.

Лев Васильевич молчал, наблюдая за этим. Пальцы, сжимающие крест, болели. Сердце ныло.

– Море все смоет, – сказал Саша. Труп Иннокентия покачивался на волне рядом с ним. Молодой морзверолов смотрел на воду. – Все очистит. Мы ж оттуда все пришли.

Он беззубо улыбнулся.

– Эволюция, мать её.

– День тридцать первый —

Всех, кто пытался уйти ночью, и кого удалось остановить, определяли в физкультурный зал. Ночью его запирали, а дверь задвигали шкафом. Каждое утро шкаф отодвигали, растаскивали сухие, сереющие тела и заносили новые.

День за днем. День за днем. Каждый раз Ирочка ждала, что не проснется. Несколько ночей и вовсе не могла уснуть, даже когда выпадала не ее смена.

Люди уходили. В полночь море звало тех, кто еще пять минут назад просто трясся от страха и даже приковывал себя к батарее. Лязгала сталь. Души растворялись в серых телах. Восковые фигуры тянулись к морю и замирали с рассветом. Три дня назад ушел Паша. Он ей нравился еще в нормальной жизни. Они переспали через две недели после того, как все изменилось. Просто, потому что понимали – терять нечего. От жизни, пусть даже такой, надо брать все. Те, из садика, выбрали веру.

Школа остановилась на плоти.

Сегодня Ирочка осталась одна во всем здании. Она даже не проснулась, пока стоявшие на вахте братья-близнецы Павархи скреблись в запертом кабинете, отведенным под жилое помещение. Просто уснула гораздо раньше. Напившаяся, обессиленная отчаянным сексом с братьями. Не желающая ничего знать, не способная ждать схождения стрелок на 12.

Утром она встала, обошла посеревшие тела. Окно в столовой было разбито, и дежурный у физкультурного зала пропал. Ирочка осталась одна.

До полудня она просидела у школы, на скрипучих качелях. Проводила взглядом процессию с Львом Васильевичем. Тот и четверо его послушников отправились по улице Ленина прямиком к церкви. Через полчаса оттуда донеслась автоматная очередь. Долгая тишина повисла над поселком, пока ее не вспороли пять одиночных выстрелов.

Выглянуло солнце, которого над Уэленом не было почти месяц. Море сразу посветлело. На волнах на небольшом расстоянии от берега покачивались бело-розовые слизистые купола. Но Ира их не видела.

Она не разглядела их и вечером, когда сидела с бутылкой коньяка на скале, над Уэленом. Солнце уже село. Над поселком висела луна. Волны накатывались на берег и отступали, оставляя на берегу тела. Длинные щупальца отпускали их, скользили назад, в пучину, а черные в лунном свете фигурки вставали и брели в поселок. Десятки, сотни, тысячи.

Здесь был не только Уэлен. Зеленый радар в недрах пустой пограничной заставы верещал, как резанный.

Из поселка донесся последний выстрел. Ира запрокинула голову и сделала большой глоток.

Пляска Чпырха

Андрей Куприн

(под редакцией Александра Лещенко)

Написанному верить, ибо я, священник Тихон, из ***ского прихода познал истину и положил в сердце своём не прибавить от себя ни слова.

Итак, в полночь с 21-ое на 22-ое декабря я, добираясь до приходского дома на лыжах, узрел огни на холме, что меж лесом и кладбищем, на месте глухом и безлюдном. До меня донеслись женский безумный хохот и монотонный напев хора множества голосов.

Один я не решился бы разгонять богомерзкое сборище, но тут на счастье прямо на меня из лесу вышел дьякон Илья, мой хороший знакомый, человек скромный и истинно верующий.

Он очень удивился моему появлению здесь. А вот я, хотя тоже был удивлён не меньше его, все же обрадовался: теперь нас было двое. Я увещевал его пойти со мной к костру нечестивцев и праведным гневом, а может быть и лыжной палкой по голове, если не уразумеют, разогнать непокорное стадо.

Надрывно выли во тьме бродячие собаки, а с чёрного неба, выглядывая из-за туч, подглядывала анемичная луна.