Фантомный бес

После «наполеоновского» завтрака Александра Сакса с Франклином Рузвельтом прошло два года. Но серьезное финансирование атомного проекта так и не было открыто. И все же президент США сделал это. С одной стороны на него давил все тот же Сакс. С другой — председатель Комитета оборонных исследований Джеймс Конант. И в какой-то момент президент осознал, что так — надо! Что далее тянуть нельзя. Решение о выделении больших денег Рузвельт принял в субботу, 6 декабря 1941 года. И речь шла не о шести тысячах долларов. И даже не о шести миллионах. Росчерком пера он ассигновал на проект два миллиарда, сумасшедшие по тем временам деньги. Какая нужна была воля и какого размаха государственный ум!

В ту же субботу, поздним вечером, в Белый дом доставили перехваченную и расшифрованную ноту, пришедшую из Токио в посольство Японии в Вашингтоне. Ту, которую японцы намеревались вручить властям Америки завтра в середине дня. Прочитав ее, президент негромко сказал: «Это война!» И она действительно началась — уже на рассвете. Судьбу атомного проекта решили несколько часов. Знай Рузвельт, что война с сильной, коварной и кровожадной Японией не просто на пороге, но уже разразилась, едва ли он рискнул бы уводить огромные деньги на проект хоть и интересный, но пока еще сомнительный. Однако бумаги уже были подписаны. А совершать попятные движения Рузвельт не любил. В итоге история сыграла шутку: работа над ядерными бомбами, которым суждено будет через три с половиною года мгновенно сжечь два японских города и потрясти всю Японию, закипела.

7 декабря, около семи утра, шесть японских авианосцев скрытно подошли к Гавайям. Жемчужная бухта, главная база американского военного флота на Тихом океане, еще спала. Японские самолеты с бронебойными бомбами под фюзеляжем налетели внезапно. И начался ад. Первая же бомба угодила в склад боеприпасов на линкоре «Аризона». Линкор взорвался. Около тысячи двухсот человек погибли в считаные минуты. Линкор «Оклахома» перевернулся за двенадцать минут. Еще пятьсот человек. Затем наступила очередь линкоров «Теннесси» и «Западная Вирджиния». Всего за два часа атаки японцы потопили более двадцати американских кораблей. На суше были уничтожены около трехсот шестидесяти самолетов. Общие потери в людях превысили три тысячи. Первое время американцам на Гавайях даже нечем было ответить. А японские десанты тем временем высадились на Малайском полуострове, островах Океании, в Гонконге и Сингапуре. К весне 1942 года в руках Японии оказалась территория почти в четыре миллиона квадратных километров с огромными ресурсами и с населением в двести миллионов человек. Продолжая свой привычный труд, эти люди поневоле работали на общую японскую победу (примерно так же, как в Европе чехи, голландцы, французы и прочие завоеванные народы пусть не слишком рьяно, а все же вынуждены были трудиться на общую германскую победу). Цивилизованный, демократический мир по всем приметам и расчетам схватку проигрывал.

18 февраля 1942 года Хирохито отметил успехи флота и армии, минут десять прогарцевав на белом коне по мосту Нидзюбоси в Токио перед толпами восторженно рукоплескавших ему горожан. Настроение императора было на подъеме. Вечера он проводил в обществе адъютантов, играя с ними в шахматы, карты или в любимую им изысканно-сложную игру го, рассказывая им при этом о своих открытиях в энтомологии. Жизнь насекомых — это так интересно! И так поучительно!

В Америке прошли срочные совещания Комитета начальников штабов и многих министерств. Было принято множество радикальных решений. Страна, которая только-только выползла из жестокой депрессии и жила еще иллюзиями изоляционизма, то есть надеждой тихо отсидеться в стороне от воюющих громил, вынуждена была ввязаться в мировую схватку, которая обещала быть трудной, кровавой и долгой. Немедленно приступили к строгому учету всех резервов, прежде всего — финансовых. Но на атомный проект никто не рискнул покуситься.

Когда на очередном заседании Уранового комитета встал вопрос о выборе научного руководителя всего проекта, получившего к тому времени название «Манхэттен», генерал Лесли Гровс, отвечающий за его безопасность, настоял на кандидатуре молодого еще теоретика Роберта Оппенгеймера, худого, нервного человека, заядлого курильщика, склонного к экстравагантным поступкам.

— Да, он талантлив, — возражали ему. — Но он такой несобранный. Почти легкомысленный. Бормочет стихи на санскрите. И эти его симпатии к левым… Он якшается с коммунистами и не скрывает этого.

— Чепуха, — отвечал генерал. — Вот именно, не скрывает. Потому что честен. И он не просто талантлив, он на редкость умен. А то, что странен? Что ж, вот потому он и сделает дело. Поверьте мне. Я слишком хорошо его знаю.

Битва за океан