Фашисты

Закрепившееся представление о «Фаланге» как мелкобуржуазной группе, скорее всего, упрощено. Многое зависело от регионального и религиозного факторов: так, к религии фалангисты относились неоднозначно, но в традиционно консервативных и религиозных провинциях — Кастилии, Леоне и особенно Наварре — авторитаризм и фашизм привлекали представителей всех социальных групп, не охваченных левыми структурами (что в данном регионе наблюдалось в меньшей степени). Отсюда и массовый отклик, который лишь несколько месяцев спустя получила в этих ключевых регионах программа вербовки добровольцев в фалангистское и националистское ополчение. В некоторых регионах фашистам удавалось беспрепятственно пополнять ряды за счет представителей разных классов, и все же нельзя говорить о существовании какого-то внеклассового независимого фашистского движения. В политической жизни Испании, вне зависимости от региона, ключевое значение имела триада тесно связанных между собой факторов, а именно класса, региона и религии.

ВОЕННАЯ СИЛА.

НА ПЕРЕДНЕМ КРАЕ

Что касается Франко, то на выборы, политические партии и движения он не полагался. То же можно сказать и о правившем до него Примо. Эти люди возглавили военный мятеж. Таким образом, необходимо проанализировать особенности военной организации страны, и станет понятно, почему государство утратило монополию на военную силу. Как было сказано выше, офицерский корпус был самодостаточен: половину его составляли призванные на службы сыновья офицеров, другую половину — провинциальный средний класс, люди образованные, но бедные, в основном из Кастилии и Леона. Потому они и поддались соблазну модернизированного консерватизма в форме интегрального национализма. Кастовые корпоративные интересы военных заключались в противодействии республике. Военные нужды страны существенно сократились, и множество офицеров в стране оставались невостребованными; у них возникал конфликт с гражданскими правительствами, не желавшими повышать военным жалованье, продвигать их по службе, тратиться на модернизацию армии. Таким образом, для армии все военное ассоциировалось с добродетелью, а гражданское — с пороком. Вот что пишет об этом в своих мемуарах один генерал:

Армия… пребывала в определенном психологическом состоянии: военным казалось, что их бросили одних посреди огромной пустыни, что они — единственный обладатель сокровенной истины среди тысяч заблудших соотечественников, единственный источник справедливости и чести, единственный патриот в отчизне; этот восторженный эгоизм выливался в то, что они пытались навязать свое мнение другим, всеми средствами, в деспотическом, диктаторском ключе, объявив войну государству (Kindelan, n.d.: 188).

Левоцентристские правительства усугубили конфликт: они урезали бюджет и создали государственное парамилитарное формирование — республиканскую штурмовую гвардию, которую контролировали гражданские власти и которая должна была вместо армии выполнять функцию охраны правопорядка. Республиканцы в 1936 г. могли опереться только на эту парамилитарную силу. Впоследствии левоцентристские правительства пытались обезопасить себя от переворота, повышая в звании офицеров с республиканскими убеждениями, и это явное отступление от принципов меритократии имело кратковременные отрицательные последствия: таким образом завершилось преобразование корпоративных кастовых интересов в принципиальную идеологию — авторитарную модернистскую технократию, противостоящую коррумпированной гражданской демократии (Boyd, 1979: 19–43, 276; Espin, 1980: 183–201; Busquets, 1984; Alpert, 1989; Gomez-Navarro, 1991: 313–320). Однако пока церковь не начала требовать от всех истинных испанцев моральной поддержки и непримиримости к врагу, армейская идеология оставалась в некотором роде кастовой; ее носителей не устраивало положение дел в стране, не нравилась республика, но они боялись изоляции и неохотно оставались лояльными режиму. Мятеж произошел, когда интересы армии переплелись с этатистскими и корпоративистскими принципами, а также христианской и националистической моралью.