Фашисты

Большим количеством данных по фашистам мы не располагаем, но, по общему мнению, среди них преобладали мелкие буржуа (как и в других, более мелких европейских фашистских партиях). Они пользовались наибольшей поддержкой в ключевых районах, традиционно поддерживающих консерваторов, но, поскольку их поддержка составляла менее 5 %, то вывести экологически скоррелированное число фашистских избирателей не представляется возможным. Суарес Кортина (Suarez Cortina, 1981: 157) приводит данные лишь по Астурии; там среди лидеров замечены учителя, юристы и предприниматели, имевшие возможность мобилизовать поддержку студентов и рабочих-католиков. С точки зрения исследователя, их поддержка в районах с преобладанием мелкобуржуазного населения была наивысшей. Также сохранились данные о 1103 активистах из провинции Мадрид. В Испании, как и в других странах, эти фашисты были людьми молодыми: 60–70 % из них были младше 21 года. Неожиданная цифра — 55 % происходили из рабочей среды, — возможно, не совсем достоверна, поскольку есть вероятность, что в данный список не попали от 1 до 2 тысяч местных студентов-фашистов (ведь лица младше 21 года не имели возможности официально числиться в партии). Наиболее прочные позиции у фалангистов были в университетских городах (Payne, 1965: 45, 63, 68–70, 81–83, 225–226; 1980: 423–426). Так, в Кадисе новоиспеченная партия почти сразу приняла в свои ряды 20 студентов и 80 рабочих, которые успели разочароваться в работе республиканских партий (Cancela, 1987: 222). В Севилье партийное ядро состояло из студентов, на втором месте были квалифицированные рабочие, затем работники гостиничной отрасли и «белые воротничники» сферы услуг (Alvarez Rey, 1993: 385–392). Поскольку поддержку масс, которые в Германии и Италии способствовали становлению фашизма, уже перетянули на свою сторону авторитарные правые католики, в распоряжении фалангистов остались лишь ретивые молодчики, которые обычно формируют ядро фашистских парамилитарных формирований; среди этих молодчиков особо выделялись студенты и рабочие, не жившие в пролетарских гетто.

Деятельность этих фашистов поначалу особого успеха не имела. Вплоть до весны 1934 г. дела у «Фаланги» складывались слишком непривычным для фашистов образом: призывая к насилию, фашистские активисты гораздо чаще оказывались не в роли убийц, а в роли жертв. В последующие два года «пистолетчики» сравняли счет (см. табл. 9.2). В течение 1936 г. объектами фашистских погромов становились крупные города, как Мадрид, и таким образом республике наносился непропорционально большой ущерб: из столицы и других крупных городов расползались слухи о том, что порядка в стране больше нет.

Однако после победы на выборах 1936 г. «Народного фронта» правым пришлось идти на отчаянные меры, чтобы спасти положение. В то время как консерваторы затевали заговоры совместно с генералами, а боевое крыло Конфедерации охладело к своим прагматикам-вождям, численность «Фаланги» существенно выросла. Можно заключить (на основе небольшого количества данных), что пополнение происходило за счет образованного среднего класса в городах Кастилии и Леона, затем за счет мелких фермеров и среднего класса в целом (Blinkhorn, 1987: 335–339). Лидеры Конфедерации автономных правых заявляли, что весной к «Фаланге» примкнули 15 тысяч активистов из ее молодежного крыла; кроме того, престарелые ветераны-националисты, с которыми довелось беседовать Фрейзеру, до этого состояли в Конфедерации и молодежном крыле. Их социальное происхождение разнилось: было среди них несколько мелких фермеров, книгопечатник, юрист и студент; все из семей убежденных католиков. Конфедерация разочаровала их своей «трусостью» перед лицом «неразберихи» и на фоне преследуемых республикой «антихристианских целей». Своих врагов они нередко называли «большевиками». Некоторые исповедовали радикальное социал-христианство, как, например, вот этот фермер:

Партия стояла за более справедливое перераспределение части национальных богатств: они говорили, что всем придется трудиться, но трудиться в гармонии друг с другом — в чистом виде евангельское, Христово учение о том, что жить лучше могли бы все без исключения и не делились бы на богатых и бедных (Fraser, 1994: 87).