Фавориты Фортуны

– Я считаю, – сказал Цицерон, поглощая кусок пирога, – что правомерность лишения тебя должности фламина весьма сомнительна с юридической точки зрения. Разве тебе не хочется воспользоваться этим и переехать в этот просторный и очень красивый дом там, за лавкой Гавия? Ты же занимаешь квартиру в Субуре. Не подходящий адрес для такого адвоката, как ты, Цезарь!

Цезарь содрогнулся и бросил остатки пирога подлетевшей птице.

– Даже если бы я жил в самой жалкой лачуге на Эсквилине, Цицерон, я не захотел бы перебраться сюда.

– Должен признать, что мне нравится жить на Палатине, – сообщил Цицерон, приступая ко второму пирогу. – У моего брата, Квинта, есть старинный фамильный дом в Каринах, у Эсквилина, – важно добавил он, словно его семья владела им несколько поколений, а не купила его, когда он был мальчиком. Цицерон хихикнул. – Кстати, об оправданиях. Ты слышал, что Квинт Калидий сказал после того, как сенаторское жюри признало его виновным в вымогательстве?

– Боюсь, я пропустил это. Просвети.

– Он сказал, что не удивлен проигрышем, потому что в наши дни, чтобы подкупить суды Суллы, целиком состоящие из сенаторов, требуется не менее трехсот тысяч сестерциев, а у него нет таких денег.

Цезарю это тоже показалось смешным, и он засмеялся:

– Тогда я должен избегать судов по делам о вымогательствах!

– Особенно когда Лентул Сура – председатель жюри.

Цезарь удивленно поднял брови: Публий Корнелий Лентул Сура был председателем жюри на суде старшего Долабеллы.

– Это полезно знать, Цицерон!

– Дорогой мой, нет ничего, чего бы я не мог рассказать тебе о наших судах, – молвил Цицерон, величественно взмахнув рукой. – Если у тебя есть вопросы, спрашивай меня.

– Обязательно.

Цезарь пожал Цицерону руку и зашагал в направлении презираемой всеми Субуры. Квинт Гортензий вынырнул из-за колонны и приблизился к Цицерону, смотрящему вслед высокой фигуре Цезаря, уменьшавшейся с расстоянием.

– Он был очень хорош, – проговорил Гортензий. – Еще несколько лет практики, мой дорогой Цицерон, – и мы с тобой лишимся наших лавров.

– Если бы жюри было честным, мой дорогой Гортензий, лавры слетели бы с твоей головы уже сегодня утром.

– Жестоко.

– Это недолго продлится.

– Что?

– Жюри, состоящее только из сенаторов.

– Ерунда! Сенат навсегда вернул себе контроль над судами.

– Вот это ерунда. В обществе уже назревают волнения с требованием вернуть власть народным трибунам. А когда они вернут себе власть, Квинт Гортензий, жюри снова будут состоять из всадников.

Гортензий пожал плечами:

– Мне все равно, Цицерон, сенаторы или всадники. Взятка есть взятка – когда это необходимо.

– Я не даю взяток присяжным – высокомерно возразил Цицерон.

– Знаю, что не даешь. И он не дает. – Гортензий махнул рукой в сторону Субуры. – Но таков обычай, дорогой мой, таков обычай!

– Обычай, который лишает адвоката удовлетворения от работы. Выигрывая дело, я хочу знать, что это моя заслуга. Что я смог защитить обвиняемого не потому, что он дал мне сколько-то денег на взятки присяжным.

– Тогда ты дурак и долго не протянешь.

Симпатичное, но отнюдь не классически красивое лицо Цицерона застыло. Карие глаза гневно сверкнули.

– Я продержусь дольше тебя, Гортензий! Не сомневайся!

– Я слишком силен, меня трудно сдвинуть.

– Так говорил Антей перед тем, как Геракл оторвал его от земли. Ave, Квинт Гортензий.

В конце января следующего года Циннилла родила Цезарю дочь Юлию, красивую, хрупкую малютку, от которой отец и мать были в полном восторге.

– Сын – это большие расходы, дорогая жена, – сказал Цезарь, – а дочь – политический актив бесконечной ценности, когда она патрицианка с обеих сторон и у нее хорошее приданое. Никогда не узнаешь, каким будет сын, а наша Юлия идеальна. Как у Аврелии, у нее будут десятки ухажеров.

– Я не предвижу хорошего приданого, – сказала мать, которой трудно дались роды, но которая быстро поправлялась.

– Не беспокойся, Циннилла, моя красавица! К тому времени как Юлия достигнет брачного возраста, приданое будет.

Аврелия находилась в своей стихии. Она взяла на себя заботы о ребенке и совершенно влюбилась в свою внучку. У нее уже было четверо внуков – два сына Лии от двух мужей и дочь и сын Ю-ю, но никто из этих детей не жил в ее доме. И они не были отпрысками ее сыночка, света ее жизни.

– У нее будут голубые глаза. Сейчас они очень светлые, – заметила Аврелия, довольная тем, что маленькая Юлия пошла в отца. – А волоски – белые, как лед.

– Я рад, что ты видишь волоски, – серьезно отозвался Цезарь. – Мне она кажется совершенно лысой. А поскольку она из Цезарей и должна иметь копну густых волос, такое не приветствуется.

– Глупости! Конечно, у нее есть волосы! Подожди, когда ей исполнится год, сын мой, и тогда ты увидишь, что у нее густые локоны. Они немного потемнеют. У нашей драгоценной малышки будет скорее серебро, чем золото.

– Она мне кажется такой же невзрачной, как бедная Гнея.

– Цезарь, Цезарь! Она же только что родилась! Она будет очень похожа на тебя.

– Ну и судьба! – молвил Цезарь и ушел.