Федина Пасха (сборник)

– Ездила. Что-то им надо было. А вот как раз об этом и вспомнила, – оживилась Зинаида. – Купили они там себе билеты в театор, да что-то у них там не вышло. Один билет-то продали, а второй некому. Ну ко мне потом уж пристали, возьми уж. Да какой говорю мне театор, всю жизнь в деревне прожила, куда его мне. Не хочу. Ну они меня опять тут уговаривать, хоть раз в жизни-то. Сколько людей любят театоры. А то придется деньги на ветер выкидывать. Ну тут уж меня заело, значит, как это деньги на ветер. Согласилась. Рассказали они мне, что да как. Поехала. Нашла этот театор. Повесилась, как и все, в гардеробе ихнем. Талончик дали. Место по билету люди показали. Села. Жду. Начался спектакль. Шторы раздвинулись. Все в костюмах красивых, картины там интересные. Сначала как-то и не сообразила, о чем разговор-то идет, а потом как-будто приноровилась. А потом, ни с того, ни с сего, выходит на середину мужчина в белой рубашке и черных штанах и ва-а-жно так сказал: «Анн-траакт!» Все захлопали в ладоши. Шторы стали сами закрываться. Люди тоже стали вставать со своих мест и расходиться. Я тоже встала и пошла в гардероб. Дали мне по талончику одежду и я пошла домой. Там тоже, чуть позже приехали наши и спрашивают: «Как спектакль, понравился?»

«Да вот, – говорю, – ничего не поняла».

«Как же так, ты же до конца сидела?»

«Да. Там, когда сказали антракт, и все стали тоже расходиться».

Смеялись мы, правда, все. Ну да что делать. Мне-то и даром его не надо. Не сравнить с деревней. Тишина. Птицы вовсю кличут. А то и звон утренний. Как затянет нежный. Серебристый такой, как будто из поднебесья. Вот хорошо-то! А театоры-то эти… А! – махнула Зина рукой.

Ну вот видишь Зина, вспомнила ведь. Память-то хорошая. Старушки оживились.

– Теперь, Петровна, за тобой очередь.

– Ладно, слушайте. Только это не смешное. Но хорошее. Даже, наверное святое. В позапрошлый год был большой праздник – Крещение Господне. Ну я службу-то всю отстояла, а купаться в проруби далеко идти. Не смогла. Ну, думаю, попробую-ка я дома облиться. Праздник-то большой. А раньше-то не обливалась никогда. Думаю, надо облиться, и как-то так загорелась. А у нас холодновато было. Налила три железных таза ледяной водой, и страшно стало – как обливаться-то буду. Думаю, святая вода с этого дня, она повсюду святая.

– Да, да, – закивали старушки, – это верно. Где только есть вода, все освящено. Ну, вот, – вздохнув, продолжала Петровна.

– Разделась я до рубашки, а саму аж гусем трясет. Страшно! Сунула палец в таз. Холодная! Что делать, не знаю. Страх такой. Думаю, вот сейчас обольюсь – умру или с ума сойду. Кончится скоро моя жизнь. Вся дрожу. Прости меня, Господи, мне казалось – на казнь иду. А потом решилась. Умру – значит за Господа, а Он к себе отправит. Не долго думая, подняла я этот железный таз, да и на голову себе: «Во имя Отца!» Р-Раз! Бросила таз, скорей опять перекрестилась: «И сына!» Второй – на голову. Сама очумела от холода, уж ничего не соображаю, опять перекрестилась – в третий раз: «И Святаго Духа!» И опять, как ошалевшая. Сердце подскакивает чуть не под потолок, дышу быстро так, как запыхавшись, все внутри как будто ошарашено, не ожидало! А потом как залило теплом-то! Ох, как хорошо стало! Как счастье какое! Дрожь прошла. Как, бабоньки, хорошо-то было! Даже и не сказать! Спасибо Тебе, Господи. Она посмотрела на Него и перекрестилась.

– Ну, а что потом-то не стала обливаться? – Петровна промолчала, махнула рукой. – Ах. Не знаю. Страшно уж очень. Начинать особенно. Как работа какая. Но вам советую, попробуйте кто-нибудь. Вот узнаете.

– Конечно, – поддержали ее старушки, – не всякий решится.

Последняя из них, Любовь Ивановна, повернула голову в сторону.

– Ишь, опять собаки стаями собираются. Боюсь их. Как был такой случай…

– Ну, ты не заговаривайся, – предупредили ее старушки. – Теперь твоя очередь. Мы свой долг выполнили.