Федина Пасха (сборник)

Между мелькавшими деревьями едва заметен радужный круг с цветным ядрышком – завихрением внутри. Вокруг него повторялся радужный круг, радиусом побольше с такой же расцветкой. Было где-то полвосьмого утра, почти все спали. Хотя, если не вглядываться, то и не видно. А может, все-таки показалось? Вот самый маленький круг и смутные, но вполне различимые, незаметно переходящие очертания оттенков: вот синий переходит в зеленый, желтый, розовый, сиреневый… от пролетевших назад перелесков на весь свободный небосклон, вдруг неожиданно открылось множество разных колец в правильном интервале каждый. Когда шли бесконечные поля и совсем уж огромный, одиннадцатый круг занимал почти все небо. Впечатление, что все небо как будто стесняясь слабо сияет почти невидимым радужным светом.

И почти незримая удивительная красота небосвода мягко вошла в мою душу тихой благодарностью… долго еще украшала радуга обширные Вологодские поля, собранную кучу домишек, кусты, грустные российские леса и всю нашу неприхотливую бедную русскую душу, торопливо убегавшую за окошком в прошлое.

«Возвращаясь из Горицкого монастыря…»

Возвращалась я из Горицкого монастыря через Череповец, а поезд до Санкт-Петербурга должен быть еще не скоро. Зашла в небольшой садик, где потише, прочла Акафист Смоленской Божией Матери, направилась в часовенку Николая Чудотворца, около вокзала. Поставила свечу, помолилась, постояла и хотела уже уходить, как вдруг вспомнила, что давно везде ищу карманный Псалтирь на церковнославянском. Может здесь? Но свечница грустно покачала головой:

– Не было такого. – Я уже собралась переступить порог, но сзади услышала:

– Постойте.

Присев на корточки, женщина долго ворошила какую-то старую литературу и, наконец, подала мне маленькую книжицу в кожаном переплете:

– Вот, возьмите. Его оставил молодой человек, Дмитрий, и просил помолиться за него.

– Я не могла найти слов благодарности, наверное, Боженьке моей и преподобному святому Николаю. И тебя, молодой человек Дмитрий – спаси, Господи.

«Пультик» – нечаянная радость

Ходил по вагонам метро мальчик лет шести. Грязный, в рваненьком. На шее картонка:

– Помогите бедному ребенку Христа Бога ради.

Кто-то бросал ему. Но как будто не этим был ребенок озабочен. Он поспешно дошел до конца вагона, остановившись как раз около меня и уткнувшись в детский красный пультик, что-то помечал.

Я:

– Это что, сейчас подарили?

– Угу, – и подойдя вплотную ко мне продолжал:

– Смотри, нажимаю на эту кнопку, слышишь? А здесь нажимаю – должен быть голос… вот слушай!

Я:

– Ух, ты! Здорово!

Вблизи надпись на картонке коробила совесть.

– Яблочка хочешь?

– Угу.

– И денежку возьми.

Взял, даже не посмотрев сколько. Смачно захрустел яблочком и опять грязным пальчиком в пульт:

– Слушай, а здесь вот… – но вовремя опомнившись, дернулся в толпу выходивших людей.

Вижу через стекло электрички – опять бредет с большой картонкой на груди. Но чувствую: не видит детское сердце тяготы своей, горит душа огоньком нечаянной радости, а остальное в жизни – мелочи.

Свадьба

А хорошо мыть чугуны на речке! Наскребла Настя из-под камешков песочку, пошаркала по краям. Отдраив и помыв большой закопченный чугун, она встала, окинула взглядом широкую реку. И залило внутри радостью: спокойная глубоководная Шексна ласково булькала по перекатам, неторопливо облизывала пальцы ног. Лениво тянутся длинные самоходные баржи, груженые лесом и гравием.

Там, на барже, даже как будто заметила одиноко стоящего человека, облокотившегося на перила и тоже, казалось, разглядывающего проплывавшую мимо его церквушку. Синее небо и такая же река… И все бы слилось, если бы за ними, на том берегу, не тянулась длинная полоса зеленой тверди, с рассыпавшимися на ней русскими домишками. Солнце ласково, но уже предзакатно, окрасило голубую благодать своим отражением. Звонили ко всенощной…

Быстренько окунув и сполоснув чугунок, Настя заторопилась: отнести его в трапезную, переодеться.

Нитью петляла узкая тропинка к храму. Настя торопилась, поправляя косынку, но уже подойдя к лесенке храма, неожиданно остановилась. Свадьба. Вокруг кучки народу, машины, а на самой лестнице, куда ей надо подняться, только чуть выше – стояли невеста с женихом. Склонив головы друг к другу, замерли в ожидании фотографа. Но что-то не выходило.

– Леша, – советовали ему снизу, – руку-то не убирай, да не так, чуть повыше. – И они вновь замирали, опять склонившись друг к другу.

В храм не пройти. И Настя опустила голову в смущении, украдкой взглянула на невесту, когда, наконец, щелкнут.