Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Будучи не в состоянии самостоятельно наводить порядок среди заключенных, власти не просто привлекали к сотрудничеству избранный кружок арестантов, получавших личные льготы в обмен на принуждение других узников к подчинению. Посредством артелей этапные начальники распределяли дисциплинарные обязанности по всей партии, а за это и льготы предоставлялись всем. В нарушение «Устава о ссыльных» Сперанского солдаты конвоя разрешали снимать ненавистные ножные оковы за пределами городов и деревень при условии, что никаких побегов не последует [Устав 1822а: 61]. Артель коллективно ручалась за поведение своих членов. Если кто-то из осужденных нарушал условия сделки, его преследовали не только конвойные, но и другие арестанты [Ядринцев 1872: 176; Kennan 1891, 1: 393]. Однажды узники даже помогли солдатам погасить пожар, начавшийся на одном из этапов. Никто при этом не пытался бежать [Ядринцев 1872: 179]. Однако когда под Тюменью трое арестантов совершили побег из партии в триста человек сразу после того, как с офицером была достигнута договоренность о дополнительном дне отдыха, остальные заключенные пришли в ярость оттого, что общее соглашение было нарушено. Видя, что полученное послабление оказалось под угрозой, артель своими силами устроила облаву на беглецов. К утру всех троих «добыли» и привели к начальнику, который назначил каждому по сто березовых розог. Сочтя наказание слишком мягким, артель добавила от себя еще пятьсот, «да таких горячих, что жестокость их изумила самого, привычного к телесным наказаниям, этапного офицера» [Максимов 1900: 17–18]. Подчиняться артели были вынуждены все арестанты, поскольку безжалостная жестокость и, следовательно, способность сдерживать потенциальных нарушителей кодекса была единственной основой, на которой артель могла вступать в переговоры с властями. Таким образом, каждый осужденный в партии вносил свой вклад в поддержание авторитета артели.

Неформальный дисциплинарный режим, однако, не всегда совпадал с официальным. Еще одна из важных обязанностей артели состояла в надзоре за исполнением сделок, от строго денежных до сугубо личных, между ее членами. Угрожая насилием, артель надзирала и, собственно говоря, делала возможным постоянный обмен товарами и услугами между осужденными. Артель следила за тем, чтобы все сделки с отсроченным платежом, от ремонта сапог до покупки водки, неукоснительно выполнялись. У некоторых для обмена были только их имена – и судьбы. Каждому приговоренному к ссылке или каторге выдавался листок, где значилось его имя, звание, происхождение, преступление, наказание и краткое описание его внешности. В фамилии или пункты назначения нередко вкрадывались писарские ошибки, так что люди порой отправлялись за тысячи верст от тех мест, куда им было назначено. Исправление такой ошибки могло занять несколько месяцев [Ядринцев 1872: 276]. Сами ссыльные прекрасно знали, что эти бумаги определяли их судьбу. Конвоирам было важно, чтобы по прибытии все вверенные им ссыльные оказались на месте, но их заботили только фамилии, а не значившиеся под ними люди. Этапные начальники были не в состоянии запомнить в лицо всех арестантов, и при смене этапов учитывалось только общее количество осужденных; перекличек не делалось. Этот изъян в делопроизводстве играл на руку самым отчаянным и бессовестным.

Месяцы, а то и годы, проведенные на этапах, позволяли не только завести новых друзей, но и завязать более зловещие, эксплуататорские отношения. В «Записках из Мертвого дома» (1862), книге, повествующей о сибирской ссылке, Достоевский доходчиво объяснил смысл обмена именами. Коварные закоренелые преступники нередко обманывали более наивных и обездоленных ссыльных, уговорив их за рубль-другой или за водку «сменяться», то есть «перемениться именем – а следовательно и участью»[458]. Тот, кто пытался, заключив подобную сделку, пойти на попятный, рисковал навлечь на себя гнев артели и мог быть даже, по словам Дж. Кеннана, «осужден на смерть за измену этим беспощадным законом». Даже избежавшие немедленного наказания могли быть выслежены и потом найдены с перерезанным горлом где-нибудь в отдаленной деревне или на этапе. Над головой каждого такого заключенного, писал Кеннан, «висел дамоклов меч, который рано или поздно должен был упасть» [Кеннан 1906, 1: 291].