Феноменология зла и метафизика свободы

Глухое ее подполье было, фактически, зазеркальем публичного самозванства официоза. Оно порождало причудливые феномены авангардизма того же качества. У людей «второй культуры» на деле «…не конфликт с властью, – писал М. К. Мамардашвили, – а конфликт власти, которую они хотели бы иметь на месте “дураков”, “уродов”, “недостойных”, – или болезненный, как удачно кто-то сострил, комплекс соответствия другими занимаемой должности. Действительно, как это весь мир, затаившись в восторге, не падает к ее ножкам? К такой духовной смерти, нравственному дальтонизму может ведь приводить и безудержная страсть к пробиванию своего литературного детища или концепции, роковое ощущение своей непризнанности. Сочувствие, сострадание и собственное презревание людей вокруг тебя – казалось бы, достаточно. Но нет, все что-то гложет – “право имеют”. На деле это оборотная сторона какого-то всеобщего рабского чувства, живой кровью питающаяся потусторонность, внутренне принадлежащая Кому-то или Чему-то, инфантилизм внутренней зависимости, просто-таки непредставимость самодостоинства человеческого образа в себе»[134]. Это сознание «обезумевших атомов», на которые распалось и без того маргинальное общество. Сверхмаргинальность сознания и есть полная неукорененность, сорванность и атомарность, монадность. Не развитость в себе и непосредственно вокруг себя обжитого дома души и человеческого самосознания, «малой Родины», тысячью нитей и корней связанной с «большой родиной» и Вселенной.

Самозванческий авангардизм, самозванческое творчество есть творческое ничто – как субъекта и как объекта. Творчество ничто ничтожит. Если это убожество (М. Эпштейн), боговидность, то это все же даже не человекобожие и не-я-божие, а обожение смерти – смертобожие. Приведу яркий пример – литургию Игоря Бурихина 28 мая 1990 года. «Teodex chini показывает, как Игорь Бурихин показывает Teodex chini». По форме – месса, точнее, именно литургия. Псаломная манера чтения, облачение, оформление – подобны чину, подобие алтаря, предметы – подобные святым дарам. Говорят, в Москве кто-то по простоте душевной оценил это действо как «черную массу» – не верно по сути, хотя внешнее ассоциации явны. Дело намного глубже.

Бурихин выходит в подобии то ли белья, то ли спортивного костюма. После краткого чтения разоблачается донага и начинает ксерокопировать свое тело: ступни ног, голени, бедра, по частям – туловище, руки, голову – в трех проекциях. Пластика движений максимально приближена к эротической игре и совокуплению. Ксерокс при съемке дает вспышку и эффект поразительный: яркое лучеиспускание при контакте человеческого тела и машины. Действие происходит под ревеберрированную запись читаемого псалма, наложенную на записи звуков родов, полового акта и агонии.

Полученные изображения складываются и закрепляются на полиэтилене в фигуру человека с пересеченными в запястьях и щиколотках полусогнутыми руками и ногами. Поза то ли пытки, то ли распятия. Это и есть Teod_ex

chini – творение поэта, его двойник. Показательно созвучие его имени одновременно с teo – Бог и Tod

– смерть. Подняв эту фигуру, поэт вопрошает: где ты был, Teod_ex chini, когда я хотел отравиться снотворным, и т. д. перечисляются прочие беды, «когда нет мне места на земле» – «где ты был, где ты?» Творится обращение к своей твари, копии себя самого – как к Богу. Затем следует ответ от имени Teod_ex

chini как от пра-земли. При этом используются карты мира, Европы, контуры частей, которые представляют как бы части первотела Teod_ex chini, из которого образовались «Юго-Северная дева Америки», «дикая кошка норвежских скал на хвосте большой медведицы», сама «большая евразийская медведица России, пробегающая по поднебесным хребтам евразийского водораздела» в погоне за Америкой, «гомункулус Европы», «Левиафан Средиземного моря, бьющий хвостом Израиля». Центральным сюжетом становится «круглое тело Западного Берлина» – средоточие нового развития мира. Впервые Teod_ex chini был создан там и приурочен к разрушению Берлинской стены.

В блестящем анализе В. Кривулиным этого действия Teod_ex chini – тварь, воплощения в геополитических образах есть сам поэт – творец мира, видящий себя как Бога, причем Бога смерти и разрушения. Самозванчество как апофеоз смертобожия.