Феноменология зла и метафизика свободы

Авангардизм на изломе общества неизбежно рефлексивен, обращен к истоку творчества, на самое творческую личность. Поразительна самодостаточность не то что школ и направлений, а отдельных поэтов, живописцев, философов. Каждый из них – вполне сформировавшееся направление. Жили рядом, встречались, проходили мимо друг друга В. Кандинский и К. Малевич, П. Филонов и С. Татлин, П. Флоренский и Г. Шпет, А. Блок и М. Цветаева… Если это и век, то век самодостаточных творческих личностей. Самозванчество? Не без этого. Русский ренессанс расслоился достаточно быстро. Недолог был век символизма – амбивалентно синкретичного, распавшегося, помимо прочего, на конструктивный акмеизм и само-званческий футуризм. Да и в самом футуризме вполне отчетливо различны линия В. Хлебникова и линия Бриков, Маяковского и Асеева.

Авангардизм, обращенный на самое себя, на личность творца, конструктивен в высшей степени. Кафка, Шенберг, Эйнштейн и др. – это ведь тоже предельное самоуглубление, критически разрушительное относительно собственного осмысления, предельные эксперименты с собственным сознанием, умом и талантом, открывающие новые перспективы бытия.

Декаданс? Да – в той мере, в какой творец отворачивается от временного и вглядывается в глубины вечного. Не случайно культурной основой «серебряного века» стало именно искусство – в безнадежном мире только оно давало просвет, прозревая иные миры и новую основу единения мира и людей. Это были 15 лет на-пряженнейшей работы над собой, над природой искусства, над словом, образом, языком. Это тот упадок, который равен возрождению.

Вернусь к культуре постмодернизма. Беда современной культуры в том, что она переполнена культурой, обязательным воспроизведением духовного опыта, превращаемого в стереотипы и шаблоны. В нашем обществе ситуация усугубляется тем, что на Руси всегда относились к культуре утилитарно, как к ценности «на пользу»: материальную ли, духовно-воспитательную, но «на пользу». Нигде в мире так сознательно и старательно не культивируется культура других времен и народов: итальянская опера, французский балет, венская оперетта… – не культура, а мировой заповедник, музей выработанных и отработанных другими культурных форм.

Наша культура, наше сознание – репродуктивны, охранитель-ны, предохранительны, если не контрацептивны. Они защищены и защищают от самостоятельного, непохожего, нынешнего. Творчеству надо обернуться в чей-нибудь авторитет, прикинуться проверенным, культурно-разрешенным. Учреждения культуры, депутаты, формалы и неформалы борются за возвращение культурного наследия, стремятся выявлять и охранять культурные ценности – не ими выработанные, но все бегут от работы собственной души. Зато живое творчество «здесь и сейчас», живая работа живых душ либо не замечается, либо вывозится за рубеж, чтобы спустя несколько каких-то лет очередной «фонд культуры» приступил к борьбе за его возвращение.

Лишенные самостояния и само-бытия люди думают не своими мыслями, говорят не своими словами – «от имени и во имя». Тем самым они снимают с себя ответственность, становясь самозванцами, а их стремление выявлять, охранять возвращать и бороться – временами подозрительно напоминает возню вокруг присвоения результатов чужого труда. Культурный рэкет.

Если что и надо охранять и сохранять, так это свободное, а значит – ответственное творчество, живую культуру живого творчества. Удар, нанесенный в свое время по русской культуре на самом взлете, был ударом по культуре вообще. Но великая русская культура как культура имперски-собирательная – кончилась. Так же как кончилась и советская официозная культура и так же кончился ее зеркальный двойник – «вторая культура». Они дали свои образцы и вполне заслуживают музеефикацию.

Борьба за власть в культуре, игра амбиций, обиды, гордыня в президиуме и в котельной в наступившем моменте истины нынешнего перелома и излома слишком очевидно деструктивны. Наступает время творчества, самоуглубления, нащупывания в душе самых кончиков собственных корешков в бытии. Хотя и от враз проявившихся самозванцев долго еще не будет отбою – пока не переведутся.

Может эти выводы слишком «местного значения»? Как они соотносятся с динамикой «большого времени» смыслов творчества?

4.3. От самозванства к самобытности

Я совершил тягчайший из грехов,

Я не был счастлив, нет мне оправданья.

Извел я годы, полные страданья,

На поиски несбыточных стихов…

Проклятье мне. Я тот, кто дал создать

В своем уме, очищенном от чувства,

Обманчивым симметриям искусства.

Я их взалкал. А должен был презреть.

Пускай я проклят с самого зачатья,

Веди меня вперед, мое проклятье.

Хорхе Луис Борхес