Феноменология зла и метафизика свободы

И наука и искусство стремятся увидеть реальность, ее явления в необычной странной роли, увидеть в хорошо известном новые, еще неизвестные черты. Представляется, что решающую роль в сознании тупиковости противопоставления научного и художественного творчества на традиционных путях сыграл ОПОЯЗ – Общество изучения поэтического языка, оформившее во втором десятилетии века поэтику и методологию, получившую название русского формализма. Одной из несомненных заслуг ОПОЯЗа является введение удачного термина «остранение», обозначающего вырывание явление из привычного смыслового ряда, делание его непривычным, странным. Идея остранения оказала решающее влияние на поэтику Б. Брехта, концепцию Д. Дьюи и другие аналитики и поэтики – но и об этом мною сказано и написано уже предостаточно. Главное – опоязовцы резко сблизили методологию и поэтику, показав, что остраненное видение предмета – условие любого осмысления и понимания. Это наблюдение подтверждается и современной методологией науки, акцентирующей внимание на смене парадигм, установок, научных канонов, в результате которых исследователи как бы оказываются на другой планете, окруженные неизвестными предметами, и где знакомое предстает в совершенно новом свете.

Стало ясно, что различия научного и художественного творчества не столько «технологически-тактические» сколько стратегические, не в инструментарии осмысления, а в его целях использования. Ученого интересует проверяемо-воспроизводимое – общезначимое, вне- и без-личностное. Даже если изучается человеческая личность, она типологизируется, подводится под общий закон. Поэтому осмысляя и остраняя, ученый фактически стремится увидеть уже известное ранее (хотя бы в виде гипотезы, догадки, аксиомы) в еще неизвестном. Художника же всегда интересует обратное – выявление еще неизвестного, а может и всегда неизвестного в уже известном. Ученый стремится к непротиворечивости – противоречивая модель не работоспособна – по ней не воспроизведешь конструкцию. Художественное же осмысление интересует именно неповторимая уникальность. Недаром традиционный путь художественного образа к топосу, стилизации есть и путь пародирования, вывода образа за границы художественного. Такова судьба художественной классики, растаскиваемой со временем на пословицы и поговорки, рекламные топосы, а для поддержания художественной жизни нуждаются в постоянной переинтерпретации. Поэтому художественное осмысление основано на конфликтах и столкновениях, все соткано из противоречий.

Наука избегает парадоксов – их наличие есть свидетельство необходимости нового осмысления. В искусстве отсутствие противоречия – такое же свидетельство неблагополучия. «Через сопоставления-противоречия художник добирается до сути предмета. Противоречия и сцепления противоречий лежат в основе параллелизма, в основе метафоры, они скрыто существуют в мотиве, обнаруживаются в сюжете, в котором предмет познается через его осуществление в действии»[135]

. Причем действием не обязательно может быть тема «из жизни», фабула. Действием – столкновением может быть и сама мысль, переживание, выявляющие противоречивость в безмятежной на первый взгляд действительности – как в японской лирике, в творчестве Розанова, Пришвина, Ремизова.

Но и научная и художественная деятельность – творчество. Выявить скрытый схематизм явления и решить проблему, свести к известному еще неизвестное – в науке. Одухотворить, наполнить внутренним напряжением привычно спокойное – в искусстве. Наука и искусство – два конца одной и той же палки: дернешь за один – потянется другой. Гений и науки и искусства тяготеют к вроде бы чуждым им мирам творчества.

Поскольку в данной работе речь идет о личностной позиции, а о научном рационализме сказано уже много, дальнейшее будет относиться прежде всего к творчеству художественному. И вновь следует подчеркнуть переломную роль русского формализма, то ли сблизившего два конца палки, то ли перегнувшего ее в кольцо, но – замкнувшего обе стратегии осмысления.