Феноменология зла и метафизика свободы

Русский не стремится к индивидуальной нравственной работе души. Он эту работу делегирует коллективу, общности, полагая, что тот за него все решит и решит нравственно, по правде, справедливо. Если русский интеллигент религиозен – то верит в святых угодников, если атеист – то в социальную среду. От него самого требуется смирение. В награду за эту добродетель прощается все. Смирение – суть единственная форма дисциплины личности. «Лучше смиренно грешить, чем гордо совершенствоваться. Русский человек привык думать, что бесчестность – не великое зло, если при этом он смирен в душе, не гордится, не превозносится. И в самом большом преступлении можно смиренно каяться, мелкие же грехи легко снимаются свечечкой, поставленной перед угодником»[174]. Это проявляется и в «лицемерии» душегубов, и в феноменах погромов с их коллективной безответственностью, в крестьянских «грабижках» начала века, явной народной симпатии «приблатненному» миру с его сентиментальной романтикой.

Простой человек не стремится к святости, что расценивалось бы проявлением гордыни. Святость – не путь, на который готов встать любой. Это удел немногих. Святой же всегда оценивается как слегка самозванец, личность, не лишенная гордыни и амбиций, чаще – бывший разбойник и грешник. Человеческий же удел – жизнь в миру, в общине, в семье, в ладу с традиционным укладом. Святость же всегда где-то вне личности. Русский человек и не претендует на личную внутреннюю святость. Святой даже и не святой, а свята Русь, которая свята почитанием святости, недоступной смертным. И именно в святости видит высший смысл жизни, отрицая ценность знания, творчества, активности и инициативы. Активная человеческая работа души и самосовершенствование оказываются парализованными полной амбивалентностью нравственности. Амбивалентности, сочетающейся с максимализмом – либо все, либо ничего. Ценность сверхчеловеческого в сочетании с попранием человеческого. И эта религиозно-нравственная транценденция в борьбе между «всем» и «ничем» заведомо обрекает на победу «ничто». Поэтому взлеты российской духовности обречены на исторические срывы самозванства.

5.3. От иночества к молчанию

… Когда, переступив разлад

Добра и зла, души и тела,

Живешь как облако, как сад,

И слов не ищешь среди дела,

Тогда приходит твой черед —

Для вдохновенья слишком трезвый,

Ты от людей уже отрезан,

Ты видишь слишком наперед…

С. С. Гусев

Избранничество – самоограничение самозванства; Исповедь: бытиепод-взглядом или философический эксгибиционизм?; Послушание через непослушание; Свобода как божественное самограничение; Странность и странничество; Иночество и молчание.

Избранничество – самоограничение самозванства

Путь святости – путь избранных. Для простых смертных самосохранение и самоутверждение – естественная норма социальной жизни, баланс сил в которой реализует социальную справедливость. Однако самосохранение и самоутверждение, как писал С. Аскольдов в сборнике «Из глубины», «…в этом испорченном мире находятся на скользком пути. Здесь нужен постоянный перегиб в сторону самоотречения, чтобы не соскользнуть в неправое самоутверждение»[175].