Феноменология зла и метафизика свободы

Не конструктивно-созидательного, а именно аннигиляции, самоуничтожения. Поэтому апофеоз победы есть апофеоз самоуничтожения. Самозванство ничтожит. Это подтвердилось и исторически и этнически. Попытки найти причины причудливостей российской истории в особенностях национального характера русских, или тем более «малого народа», с очевидностью, несостоятельны. Ленин, Бухарин – русские, но их взгляды, убеждения, поступки ближе к еврею Куну, поляку Дзержинскому, латышу Лацису, чем русскому Короленко, а евреи Пастернак, Гершензон – по нравственной структуре были ближе русским Бердяеву, Булгакову, чем евреям Троцкому или Блюмкину. По своей грубости и нетерпимости создатель советского государства вполне сопоставим с основоположником марксизма. Поэтому речь должна идти о факторах духовного опыта не столько национально-этнической или даже классовой природы, сколько именно и прежде всего – о нравственных качествах, родовой чертой которых является предмет нашего рассмотрения – самозванство. Именно оно и сработало в 1917 году и после него – безжалостное, бесстыдное, бездушное и бессердечное, разгул плохо понятых абстракций, «холодный голов» с «чистой совестью». В Апокалипсисе всадника на коне рыжем сменяет всадник на коне черном и, наконец, приходит всадник на коне бледном. Бунт и анархия сменяются тотально-смертельным террором. Сталинщина – это уже не белые и не черно-красные краски – это торжество «бледной немочи», «конь блед» апокалипсиса Б. Савинкова и С. Аскольдова. Леденящее спокойствие смерти. Свершившийся распад закрепляется деспотизмом, не строящим новое, а стремящимся сохранить формы, необходимые чтобы только существовать. «Немочь», «блед» – краски призрачного бытия. Его населяют нелюди, «упыри и вурдалаки» лагерного быта, доходяги и раскулаченные, фанатики плана и «солдаты отрасли». Сталинщина – действительно апофеоз победы. Победы ничтожащего бытие самозванства.

В 1853 году Ф. Энгельс писал: «Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, – надо надеяться, только в физическом смысле, – наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу. В такой отсталой стране, как Германия, в которой имеется передовая партия и которая втянута в передовую революцию вместе с такой передовой страной, как Франция, – при первом же серьезном конфликте, как только будет угрожать действительная опасность, наступит черед для этой передовой партии действовать, а это было бы во всяком случае преждевременным. Однако все это не важно, и самое лучшее, что можно сделать, – это уже заранее подготовить в нашей партийной литературе историческое оправдание нашей партии на тот случай, если это действительно произойдет»[226]

. Очень даже ясно и четко мыслили классики марксизма. В отличие от авторов нынешних «исторически-оправдательных» аналитик.

Предпринимаемые добросовестные, тщательные и глубокие социологические и экономические объяснения того, «что случилось с нами в 1930–1940-е годы» и «что с нами происходит сейчас», неизбежно сводят причины к объективным факторам. Например, речь идет об издержках форсированного развития в условиях враждебного окружения, о «победе сталинского плана форсированной индустриализации»[227]. Но такой анализ, объясняя «объективные» причины, не объясняет главного – откуда вообще мог возникнуть этот «сталинский план»? Тем более что сам Сталин долгое время отстаивал и защищал НЭП. Неужели дело в его «коварстве»? Другой разговор, что Сталин чрезвычайно чутко, «животом и кожей» улавливал главенствующие перспективы, тенденции, ориентировался на них. Собственно, в этом и выражалась его политическая и организаторская «гениальность» – качество, столь необходимое для советского и постсоветского руководителя. В этом качестве корни сталинского «демократизма», игры в доступность, заигрываний с массами. Это был гениальный приспособленец.

К чему же он приспосабливался? Какие флюиды и течения улавливал? Почему этот шапкозакидательский план индустриализации получил такую поддержку, вызвал взрыв энтузиазма? Значит, он отвечал каким-то глубинным чаяниям. Так или иначе, но анализ остается неполным без рассмотрения мировоззренческих, нормативно-ценностных условий, ориентаций, мотиваций, установок общественного сознания.