Феноменология зла и метафизика свободы

«Большой миф» рухнул, но менталитет остался и осколки еще «помнят» друг друга. Зыбкость и социальная незащищенность создают питательную среду роста преступности и одновременно – ностальгию по «сильной руке». Наиболее денационализированная часть общества – русский этнос – отчаянно цепляется за то, что лишило и лишает его самостояния и самосознания, – за идею империи. Персонифицированная власть, как и испокон века на Руси, остается «священной коровой», окрашиваясь популистской харизмой. В условиях неструктурированности, «размазанности» общества, отсутствия в нем естественных социально-экономических и политических связей и отношений, направленных на реализацию интересов различных социальных сил, при неосознанности самих этих интересов – политическая активность носит деструктивный характер, лишена конструктивного начала. Выборы носят характер пощечины руководителям, «не давшим» мыла, чая, сахара и т. д. Культ униженных и оскорбленных, амбивалентность кротости и крутости дошел до парламентских форм: на выборах победа гарантируется «казакам-разбойникам». Для победы надо было быть либо следователем, либо – пострадавшим. Совсем идеальный случай – быть пострадавшим следователем. Сохраняется российский маятник: вчера руководитель – помазанник Божий, сегодня – злодей, завтра – праведник. История остается «непредсказуемой» – каждый последующий этап основан на шельмовании предыдущего и открещивании от него – выкапывании и выбрасывании очередного трупа.

Тотальное неверие – ничему и никому – дополняется не менее тотальным желанием лучшего и желанием верить. В чудо, в целителя, в инопланетян. В принципе, недовольство существующим и притязания на лучшую долю никогда не были тормозом развития. Наоборот. Недовольство есть первый шаг к прогрессу. Но не тогда, когда оно доминирует в инфантильно-потребительской среде, притязания которой – явно не по труду. Агрессивно-халявное отношение к государству – Дай! – дополняется восприятием роста чьего-то благосостояния как нарушения основ социальной справедливости. Такое недовольство опасно. Тем более что оно «круто замешано» на нетерпимости, приобретшей за многие века культивирования – «онтологический» характер. Она пронизывает и пропитывает все – от художественной жизни до «бытовых сцен». Беда не в том, что какие-то внешние причины вызывают рост агрессивности и насилия. Тогда проблема была бы лишь в устранении этих причин. Беда в том, что нетерпимость стала субстанцией ума и души. Насилие начинается с отрицания всего, что хоть сколько-нибудь противоречит воспаленному самозванством сознанию. Каждый «живет в идее», своей идее, готов страдать за нее.

Нетерпимость проявляется и в сохранении нравственного максимализма в сочетании с правовым нигилизмом – законы изобретаются по каждому поводу и с легкостью необыкновенной. И при этом сохраняется наивная вера в силу закона от самого факта его принятия. Вера в силу морализаторства, запрета, заклинания, репрессии: антиалкогольная кампания, борьба с проституцией, волна народного возмущения по поводу возможной отмены смертной казни. Причем весь этот максимализм способен моментально улетучиваться – сохраняется удивительная способность – особенно у партийных «чудодеев» – отказаться от собственных убеждений, ампутировать их в 24 часа.

Некритичность, готовность подчиниться («агрессивная послушность»), сверхпластичность и подверженность лозунгу, агрессивная жестокость невменяемой толпы, нетерпимость к сопротивлению, сомнению – все эти черты общественного сознания не только сохраняются, но и получают мощный импульс развития. Экономический кризис и политическая неоднозначность создают исключительно благоприятную среду для новой волны нетерпимости и мифотворчества. Общественное сознание чрезвычайно уязвимо для различного рода паник, слухов и самозванства. Примитивные идеи легко подхватываются и распространяются. Общественное мнение, если не религиозно, то очень доверчиво. Все кажется, что есть кто-то, кто откроет какую-то сокровенную истину и жизнь враз от этого переменится. В этой ситуации сами собой появляются самозванцы-носители этой «истины».

Правда наступает и время реакции на самозванцев, их ограничение и даже, как показывает опыт Б. Н. Ельцына, – самоограничения. На всех уровнях – от политической борьбы и национальных распрей, до разбойной конкуренции на рынке идут болезненные процессы взаимных обид. Все делают друг другу больно, натыкаясь друг на друга, и в этом можно видеть начавшийся процесс взаимооплотнения. Думается, однако, что надежды на подобным образом структурирование социального пространства все-таки преждевременны.