Феноменология зла и метафизика свободы

Что вообще можно говорить о Я и его сознании? Что «человек есть человек и его перспектива» (Ортега-и-Гассет), что человек есть система общественных отношений (марксизм), что человек есть ничто (экзистенциализм), что человек есть человек и его свобода (Бердяев), и его ответственность (М. Бахтин)? Главное – не кто собственник сознания, а что есть собственность сознания! В какие миры оно вхоже, где оно странствует. А единство сознания есть только его единство, то есть само сознание, самосознание. Проблема же в том, что есть обладание им. «…Так же нельзя сказать, чье сознание, как нельзя сказать, чье пространство, чей воздух, хотя бы всякий был убежден, что воздух, которым он дышит, есть его воздух, и пространство, которое он занимает, есть его пространство, – они “естественны”, “природны”, составляют “природу” и относятся к ней»[282]

. Только человеческая природа – иная, она есть природа свободы и ответственности. Это как толстовская реплика, что «земля моя», но мы умрем, а она останется. А сознание? Мое Я?

Ответом на вопрос, «чье» сознание может быть указание какого-то пункта духовного целого, относительно данная доля. В этом плане человек вторичен от «доли», от своей включенности в мир. Поэтому-то не личность формирует ответственность, а наоборот – ответственность формирует личность. Не личность формирует язык и диалог, а они – личность. «Моя жизнь», «моя работа», «мои идеи и убеждения» есть ссылки на мое участие в соборных отношениях мира. Моя жизнь – соучастие в этой соборности, сопричастность ей, а не самозванство. Поэтому самозванство глубоко противно человеческому бытию, есть антибытие, ничтоженье бытия.

«Бытие человеческое утверждается общением», а не обобщением, – писал тот же Шпет. А по словам кн. С. Н. Трубецкого, «я по поводу всего держу внутри себя собор со всеми». Не общее, а общ-ное – природа сознания. Личность и человеческое бытие не могут обобщаться в принципе, так как связаны с уникальной судьбой, долей в общности мира. Ничей чужой опыт не убедителен. Главное в жизни – найти себя в своей свободе, свой дао-путь как дао-истину. Не заимствованную у других, а данную другим, явленную им в ответ.

Дух, духовность подобны эху жизненного многообразия, отклик на звуки и тон – интонированное бытие, осмысленное и вменяемое человеку. Дух – не единство с высшими силами, не самостоятельное и отрешенное бытие, не идеальная сущность и не состояние индивида, а чуткий орган, откликающийся как невольно рефлексивно, так и творчески сознательно на всякое событие в бытии единого мира. Индивидуальное – не общее, а на стыках общности, в откликах, ответах и интонациях, в которых индивид «сшивается» с другими, ткет ткань бытия и его духовности. Прав Б. Гройс – и тело и сознание формируются в столкновениях и дистанцировании. С другими и от других. Этот вывод перекликается с отмеченной Э. Ка-нетти в «Массе и власти» человеческой боязнью чужеродного прикосновения. Это боязнь за свое Я, снимаемая в толпе, в массе, лишающей человека его Я, сплющивающей его всеобщим «прикосновением» в единое тело, в безликое «das Man».

Много, многое и многими сказано о диалогичности осмысления и бытия. Однако идея диалогичности, как впрочем и сама диалогичность – коварна. По мере все большей специализации, по мере нарастающего разделения труда возрастает и монополизация, а значит – монологизация, когда осмысление и деятельность становятся уникально единственными «монополистами». Напомню хотя бы переход от театра к роману и нынешней исповедальности прозы, авторской песни, авторского кино. Или в живописи: от фрески – части органичного целого храма через станковую живопись к самодостаточности мазка. Процесс этот усугубляется однонаправленностью масс-медиа. Резко отчетливо это видно в молодежной музыкальной культуре – при всей ее толпень-массововсти – моно-логичной и в производстве и в потреблении.

Однако эта монологичность не означает утрату диалога в осмыслении. Он только уходит внутрь личности, которая, если она хочет понимать, должна рефлектировать, вступать в диалог с самой собою. Нынешняя действительность предполагает сложнорефлектирующую личность. Наверное, иначе и не могло быть во взорванно-эклектическом постмодернистском мире, если только человек хочет его понять. Если.