Февраль — кривые дороги

На языке немецких военных сводок про такой день, наверно, сказано: «Вели бои местного значения. Авиация бомбила по целям, изматывая силы противника».

Мои-то силы были действительно вдрызг измотаны к тому времени, как пошел снег, стемнело и можно было прибиваться к дому.

Навстречу по деревне вели пленных. Они шли нестройно, вразнобой, согнувшись от стужи. Я остановилась, чтобы разглядеть, тут ли вчерашний Карл Штайгер, тот, что знает слово «дыня» и просил одеяло.

В темноте все немцы были похожи один на другого. Я только успела сосчитать их — семнадцать. И спросила у бойца с винтовкой, замыкавшего колонну, — те ли это семнадцать, что сдались вчера? Те самые. Значит, и он — тут. Куда-то уводят их. Бог с ними. Что они мне?

Ксаны Сергеевны уже не было, не стала дожидаться меня, пока я разглядывала немцев. Ушла в дом.

С порога я увидела на деревянной кровати что-то белое, пугающее.

— Привет! — возбужденно сказал Кондратьев.

Он лежал плашмя, жадно курил и то и дело с силой проводил ладонью по лбу, отстраняя волосы. Его белая забинтованная нога лежала неподвижно и как бы отдельно от него.

Лиза сидела рядом и держала наготове свернутую папиросу. Он курил без роздыха, затягивался, выдохнув, быстро облизывая пересохшие губы.

— Ты отдай ей те документы, — велел он.

И Лиза, тоже возбужденная, поспешно пошла с доверенным ей ключом к железному ящику.

Ксана Сергеевна удрученно стояла в ногах кровати.

— Чтоб не скучно было. Трудитесь, — сказал мне Кондратьев.

— Да тут не над чем. — Я взяла у Лизы трофейные документы.

— А вы симулируйте. Это у вас получается. — Он колко так говорил, а сам все косился на дверь и ладонью проводил по лбу — ему невмоготу было от боли.

— Теперь что же. Родине послужил, — трескуче сказал сидевший на прилавке у печи старик, — и с войны теперь, может, списан будешь.

— Ну да, — возразила Лиза. — Он еще не навоевался.

— Нам еще, дед, повоевать надо, — сказал Кондратьев и облизал губы.

Подумать только. Сколько месяцев воюют, и им еще не досыта. А с меня, кажется, одного этого несчастного дня надолго бы хватило.

— Дай сюда вон тот котелок, — сказал Лизе Кондратьев. Он торопился. — Держите, — протянул мне свой закопченный котелок.

Я сказала пылко:

— Сберегу до вашего возвращения.

Он только рукой махнул:

— Вам пригодится.

И тут как раз вошла наконец штабная фельдшерица, коротенькая, смахивающая на паренька. И стала низким грубым голосом отдавать распоряжения. Появились носилки, и Кондратьева переложили на них.

— Да не ногами вперед. Не покойника же несете! — деловито распоряжалась она.

Сыпал снег. Кондратьев лежал в санях, беспомощный, умолкший. Лиза укрыла его крестьянским кожухом, строго наказав фельдшерице доставить кожух деду на обратном пути из медсанбата.

— Поправляйся! Возвращайся поскорей!

Сани тронулись.

В доме было холодно, но печь старик уже затопил — теперь, когда стемнело, можно не опасаться приманить дымом немца — до утра вообще не ждали самолетов, по ночам здесь немцы не летают.

Все были оживлены.

— Поморозились! — приговаривала Лиза, шлепая себя по голым ногам.

Хозяин пододвинул ухватом один и второй котелок — для меня и Ксаны Сергеевны, — наш обед не то ужин. И я тут же у печки, дышащей в лицо жаром, стала быстро вычерпывать суп. Два раза мне попались в котелке крохотные шкварки сала, очень вкусные.

— Жив будет ли? — спросил старик.

— Правая нога, в голень и в ступню попало, — жалостливо морщась, сказала подошедшая Лиза. — А ты чего не кушаешь?

— Уже все. Наелась.

Она моей ложкой доела суп.

Ксана Сергеевна кончила есть, сидела усталая, немолодая, с посеревшим, некрасивым лицом. Вдруг встрепенулась, поднялась, ощупала свой покатый лоб и прядку волос, его прикрывающую, и зажегшимся ожиданием взглядом уставилась на дверь. Тут только я услышала тарахтящий, невыключенный мотор подъехавшей к дому машины. Шаги в сенях. И какой-то лейтенант, похожий на корейца, поздоровавшись взмахом ладони к виску, в тоне боевого, неукоснительного приказа скомандовал:

— Машинистке Меркуловой — на КП! Распоряжение полкового комиссара Бачурина.

— Как там у вас в лесу, бомб не нюхали? — спросила Лиза.

— Маскировку выдерживаем, как положено, — официально ответил лейтенант.

Ему сказали про Кондратьева, и он сокрушенно покачал головой.

Ксана Сергеевна расторопно скатывала постель, увертывала ее в плащ-палатку. Собираясь, она двигалась по избе плавно и женственно в своих армейских стеганых штанах, с пистолетом на боку. Страх, издерганность, беда с Кондратьевым — все сейчас отступило.

Черноволосый чистенький лейтенант с раскосыми черными глазами, полуприкрытыми тугими веками, подхватил ее узел и пишущую машинку. Она подняла деревянный чемодан, и они ушли.

Затарахтела машина, отправляясь на КП, в лес, где строго соблюдают маскировку и машинам не дозволено ни въезжать, ни выезжать из лесу при свете дня.

Прошло еще немного времени, и по телефону сообщили: всем перебираться в лес. Вот и хорошо — убраться отсюда поскорее, пока не рассвело. Но, оказывается, мне нужно было отправиться в дом наискосок — к кадровику.