Философия настоящего

Имеется давний спор между рационализмом и эмпиризмом, который не удастся разрешить до тех пор, пока каждая из сторон претендует на полный рассказ о реальности. Невозможно и поделить этот рассказ между ними. Когда историю рассказывает рационализм, все стремится к Парменидову тождеству; когда за дело принимается эмпиризм, реальность растворяется в феноменалистических песках. На самом деле контингентность предполагает универсальный необходимый порядок, который был нарушен, и мы доходим до всеобщего закона лишь тогда, когда одерживаем верх над исключениями. Эмпиризм преподносит нам вечно повторяющуюся проблему своим прочным упрямым фактом, а рационализм — верифицированную теорию, в которой он исчезает. Например, интерпретация вещей как событий ведет к исчезновению «вещей» в геометрии пространства-времени, являющейся современным изданием рационализма Декарта. Ни пространство-время Минковского, ни пересечение бесконечного числа временных систем с вторжением вечных объектов у Уайтхеда не допускают никакой реальности в перцептуальных открытиях исследовательской науки. Для исследовательской науки перцептуальные открытия — часть мира, неоспоримая надежность которого служит основой для реальности исключительного случая, из которого вытекает проблема, и для достоверности экспериментальной верификации последующей гипотезы; между тем они потеряли значение, принадлежавшее этому миру, но аннулированное теперь исключительным случаем. Мир был имплицитно рациональным до появления проблемы. Он вновь становится рациональным, как только проблема решена. Голые факты исключительного случая в наблюдении и эксперименте имеют реальность, независимую от этой рациональности. Сказать, что их реальность обнаруживается в вере в то, что мир все-таки рационален, значит заменить непосредственную данность, утверждающуюся в противовес рациональному порядку и предположительно могущую удержаться даже в иррациональном мироздании, эмоциональным состоянием. Для метода и установки ученого существенно, что он принимает свои открытия именно в их противоречии тому, каким было их значение, и как реальные независимо от любой теории, выдвигаемой для их объяснения. Иначе они не имели бы доказательной силы. Такие случаи вместе с заключенными в них проблемами конституируют контингентность мира ученого. Они по самой природе своей непредсказуемы, и они по самой сути своей реальны, несмотря на их нерациональность. Верно и то, что каждая непротиворечивая гипотеза отменяет все позднейшие исключения из своего единообразия или, скорее, будет разрушена любым исключительным случаем. Следовательно, то, что геометрия пространства-времени не допускает контингентного, не является доводом против нее. Никакая формально рациональная доктрина не может включать отрицающий ее факт. Но совсем другое дело — давать описание реальности, в котором нет места для авторитета новых научных открытий. Ученый, приветствующий факты, не согласующиеся с его теорией, должен иметь в своей доктрине место для опыта, в рамках которого эти факты могут появиться. Также мы не можем объяснить противоречащий теории факт, или эмерджентное, отнеся его к опыту, являющемуся просто опытом разума, допустившего ошибку или пребывавшего в заблуждении и теперь исправляющего ее с помощью истинного или, по крайней мере, более истинного описания реальности. Противоречащий теории факт, несомненно, эмерджентен; однако обычно его сущностную новизну помещали в ментальный опыт, отказывая в ней миру, который разум переживает в опыте. Так, излучение абсолютно черных тел принесло факты, противоречащие формулировке света в терминах волнового процесса. Предполагается, что будет найдена гипотеза, в которой это противоречие исчезнет. Меж тем мы не ставим под вопрос факты, если они проверены с помощью одобренной техники. Это возвращает нас к показаниям приборов; мы склонны не замечать того, что показания приборов предполагают очень сложный и обширный аппарат вкупе с физическим размещением этого аппарата — всем перцептуальным миром, не подразумеваемым в доктрине излучения, — и что факты всего лишь части этого перцептуального мира. В этом мире показания приборов эмерджентны. С точки зрения ученого, этот мир не ментален. Ментально ли возникновение квантов? Эйнштейнианец должен ответить на этот вопрос утвердительно. В геометрии протяженности, в которой время — всего лишь одно из измерений, не может быть никакой новизны. В наших разных системах координат мы натыкаемся на события, и вся свежесть новизны находится в путешественнике. Уайтхед располагает перспективу организма в мире, с которым имеет дело ученый, и пытается допустить в него контингентность с помощью альтернативных паттернов вечных объектов, которые могут вторгаться в эту перспективу, или особых пересечений временных систем, зависящих от воспринимающего события. Но это логическое отделение события — или собственно происшествия — от характеристик события — того «что это», которое имеет место, — не находит отражения в объекте ученого. «Что» объекта отражает его свойства в его событийном проявлении. Если и есть контингентность в отборе вечных объектов, то эта контингентность, несомненно, проявляется в случающемся. Не только этимологически, но и логически контингентность присоединяется к событию, происшествию. Тем не менее с точки зрения доктрины Уайтхеда событие неизменно размещено в пространстве-времени — так же, как и в доктрине Эйнштейна.