Философия настоящего

Но когда массу смогли определить через инерцию, а инерцию — через тенденцию тела оставаться в состоянии покоя или движения или через характер движения, в котором оно находится, стало возможным использовать математическое описание движения для определения как тела, так и любой его части, которую этот анализ сделал доступной для мысли и эксперимента. Здесь не просто возник новый набор понятий для определения вещей, но сама ситуация, возникающая из математического анализа, заключала в себе реляционные формулировки объектов. Как неадекватность картезианской механической доктрины, так и удивительный успех ньютоновской механики подчеркивали важность новых физических объектов, которые возникли из математической динамики. Их безразличие к телеологическим природам вещей в человеческом опыте сделало их особенно пригодными для придания формы средствам достижения новых человеческих целей. Механика Ньютона дала человеку контроль над природой из источника, о котором Бэкон даже не мечтал.

Таким же, если не более важным, было экспериментальное доказательство, которое дала ученому точная дедукция следствий из математически сформулированной гипотезы. Здесь был mathesis, который вместо бегства в платоновский мир форм вернулся к перцептуальному миру, поддающемуся точному измерению, и нашел в нем окончательную опору. Развитие математической теории снова и снова давало структуру, в которой можно было определять новые объекты. Размышления Эйнштейна о связях движения с измерением и его единицами предвосхищают осознание им того, что открытия Майкельсона и Морли и преобразования Лоренца дали данные для доктрины относительности. Кванты, в свою очередь, представляют перцептуальные открытия, определенные в терминах текущей теории, но при этом входящие с ней в противоречие. Подойти к этой проблеме можно с обеих сторон: и со стороны особого опыта, оспаривающего теорию, и со стороны развитой реляционной теории, дающей новые объекты научному исследованию.

Итак, если спросить, какова логическая или познавательная ценность реализма ученого, то мы получим два разных ответа. Один исходит из его установки на поиск решения проблем, которыми занято его исследование. Другой предстает в его метафизической интерпретации этой установки. В первом случае оказывается, что допущение ученым независимости мира, в котором находятся научные данные и объекты, которые проверяемая теория обнаруживает в противовес наблюдению и размышлению ученого, всегда реферирует к миру постольку, поскольку этот мир не втянут в занимающую ученого проблему и поскольку он раскрывается в научно компетентных, неоспариваемых и проверяемых наблюдениях и гипотезах. Принятие ученым реального мира, не зависящего от его познавательных процессов, вовсе не базируется на окончательности открытий науки, будь то в ее данных или в ее логически согласованных и экспериментально проверенных теориях. Хотя данные науки, когда они строго удостоверены, живут в истории науки гораздо дольше, чем ее теории, они всегда могут быть пересмотрены. Это понятное отсутствие окончательности не влияет, однако, на независимость данных от наблюдения и мышления в поле исследования. Мир, которому принадлежат данные, не зависит от восприятия и мышления, не сумевших их опознать, и всякая мыслимая ревизия этих данных будет просто находить себя в другом мире научных открытий. У ученого нет способа представить непостоянство своих данных иначе, нежели в терминах улучшенной техники; и то же самое касается объектов, в которых данные исчезают, когда теория оказывается проверенной и принятой. Они независимы лишь от восприятия и мышления мира, глаза которого были до сих пор к ним слепы.

Сложные и хорошо проработанные релятивистские теории несут с собой логическую окончательность любой непротиворечивой дедукции; но их окончательность в истории науки зависит, во-первых, от компетентной формулировки ими независимой реальности и, во-вторых, от их успеха в предсказании дальнейших событий. И сам ученый ожидает, что эта доктрина будет реконструироваться так же, как реконструировались другие научные доктрины. Он уверен, что любая последующая теория будет вбирать в свою реляционную структуру данные современной науки, поскольку они проходят проверку повторением и улучшенной техникой, и логическую структуру современных теорий, поскольку относительность впитала в себя логическую структуру классической механики; вместе с тем ни его установка ученого-исследователя, ни его метод не предусматривают окончательности доктрины. Что требуется здесь подчеркнуть, так это то, что независимая реальность не несет с собой импликации окончательности.