Философия настоящего

Эмерджентное ученого предстает в его наблюдении противоречащего факта. Несомненно, в его опыте произошло что-то новое, а его опыт лежит в мире. Тогда он заинтересовывается установлением как факта того, что новое в его опыте также прочно укоренено в несомненном перцептуальном мире. Поскольку оно ново — например, поскольку излучение абсолютно черного тела не согласуется с волновой теорией излучения, — новый факт существует только как его экспериментальное открытие, его перцептуальный опыт, и он должен убедиться, что у кого угодно при схожих обстоятельствах будет тот же перцептуальный опыт. Реальность этого его опыта, как и опыта других, проводящих схожий эксперимент, в противоположность текущим значениям, — краеугольный камень экспериментальной науки. Новый факт — не просто ощущение ученого, не некое ментальное состояние, а что-то происходящее с вещами, которые реальны. В своем противоречии некоторому структурному свойству этого мира он возникает только в опыте этого, того и другого индивида; но эти опыты должны тем не менее принадлежать неоспоримому объективному миру. Важно сознавать, что не этот мир складывается из этих индивидуальных опытов, а они лежат внутри этого мира. Если бы он состоял из таких индивидуальных опытов, то он потерял бы всю свою реальность, тогда как на самом деле это суд высшей инстанции: нет ни одной научной теории, которая не искала бы его решения, и нет ни одной теории, которая могла бы его избежать. Вполне представимо, что могут появиться факты, противоречащие нынешней доктрине относительности, и исследовательской наукой предусматривается, что так оно и будет.

Обычно независимость данных истолковывается как метафизическое подтверждение реального мира, не зависящего от всякого наблюдения и размышления. Из методологии ученого это с необходимостью не вытекает. Ведь метафизически подтверждается конечная реальность, в то время как процедура и метод ученого не усматривают никакой такой окончательности. Напротив, они предусматривают непрерывную реконструкцию перед лицом событий, возникающих в непрекращающейся новизне. Метод и техника ученого — исследовательские. Пока его метафизическая склонность не заставляет его идентифицировать бесспорную наличность (thereness) данных с конечностью мира, метафизически независимого от всякого опыта, он не может открыть в данных эту окончательность; ведь сама их форма движется к доктрине, избавляющей их от характера данных и сливающей их в вещах. Только в тождестве связи в протекании он может найти характер, могущий принадлежать такому конечному миру. Но, как отмечал Мейерсон[15]

, такое отражение реальности в тождествах, которые ищет научный метод, ведет только к Парменидову твердому телу.

Конечно, можно подойти к проблеме с точки зрения этой реляционной структуры. Современная математика и реляционная логика — яркие примеры этого подхода. Первый шаг был сделан в эпоху Возрождения, и это было освобождение числовых соотношений геометрических элементов от форм перцептуальной интуиции. Аналитическая геометрия Декарта не только открыла ворота могущественному инструменту анализа, но и освободила качественное содержание объекта наблюдения от обыденной структуры вещей.

Научный анализ был теперь свободен подойти к проблемам физики и химии с инструментами молекул и атомов, которые могли быть определены через механические уравнения. Обоснование гипотетических конструкций, ставших возможными благодаря этому, можно было отыскать в логических выводах из теории, когда они подвергались экспериментальной проверке. Именно математический анализ освободил современный ум от метафизики Аристотеля, дав людям новые объекты, которые были точно определимы в терминах реляционных структур, а затем подвергая эти структуры проверке в наблюдении через дедукцию их последствий. Глубокое различие между атомами древних и атомами современной мысли состоит в том точном определении современной наукой своих конечных элементов через математическое описание соотношений, которым они должны соответствовать, и изменений, которые они должны претерпевать. Аристотелева наука могла не давать никакого определения вещей, разве что природы вещей, как они явлены в опыте. В распоряжении мыслителя не было никакого метода, кроме метода метафизики возможности и осуществления. Элементы могли мыслиться только в терминах того, чем они должны были стать. В атоме Демокрита вес был конечным качеством, которое мыслилось как причина движения и изменений в движении; но причина не имела ничего общего со следствием. Невозможно было использовать разложение движения на скорости, ускорения и замедления, а затем определить вес — главное свойство атома — в терминах этих определимых элементов движения. Вес был одним свойством, а изменения, им вызываемые, — другими свойствами. Одно нельзя было определить через другое.