Философия одиночества

Внутреннее одиночество требует от нас прежде всего веры и решимости самим отвечать за свою внутреннюю жизнь, готовности предстать перед её тайной в присутствии невидимого Бога. Мы должны в одиночку, непостижимым и невыразимым путём, пройти сквозь мрак своей собственной тайны и открыть, что она сливается с тайной Бога в одну – и единственную – реальность. Мы должны увидеть, что Бог живёт в нас, и мы – в Нём. Как это бывает, словами передать невозможно, потому что слова не могут охватить реальность.

Только слова Бога, собирающие всех верных в «одно Тело», способны выразить тайну нашего одиночества и нашего единства во Христе. Только они способны указать нам путь во мрак и дать нам хоть немного света. Правда, при этом они теряют форму слов и становятся неизреченным биением Сердца в сердцевине нашего бытия («Заметки о философии одиночества». Ч 1, пар. 3).

Мертон стремился к внутреннему одиночеству, чтобы в его жизни всё решалось по велению «Сердца в сердцевине нашего бытия». Он понимал, что рискует, но ощущал в себе призвание рисковать:

Мука почти безграничного риска и образует суть этого призвания [к одиночеству]... Как часто мы стремимся любой ценой увести его подальше от того, что нам кажется краем пропасти. Впрочем, он действительно стоит на краю пропасти. Только он призван безопасно перешагнуть через неё, ибо, в конце концов, пропасть – это всего лишь он сам. Винить его в этом нельзя, потому что его одинокое и пустое сердце вмещает одиночество ещё более непостижимое. На самом деле человеческое одиночество – это одиночество Бога («Заметки о философии одиночества». Ч. 2, пар. 1, 9).

Несомненно, будучи воспитан на правиле св. Бенедикта, Мертон знал, как важно и ценно послушание аббату и монастырю. Но знал он и то, как опасно стеснять чью-то свободу. В наши дни люди подавлены обществом, его ожиданиями и риторикой.

Человек, находящийся во власти того, что я назвал «общественным образом», подмечает и взращивает в себе только то, что предписано обществом, как полезное и похвальное для его членов. Соответственно и осуждает он (обычно в других) только то, что осуждает общество. Он тешит себя надеждой, что «думает сам», но его мысль – не более чем игра: он прячет подальше собственный опыт и использует слова, лозунги и понятия, которые ему навязали. А точнее, общественные штампы незаметно, прорастают в нём как семена, выдавая себя за его собственный «живой опыт». («Заметки о философии одиночества». Ч. 2, пар. 2).