Философия одиночества

Хотя Мертон и критиковал общество, равнодушным к нему он не был. Свидетельством тому – происшедшее с ним в 1958 г. в Луивиле: он вдруг увидел проходивших мимо него людей во свете Премудрости. О своём тогдашнем опыте он писал: меня «внезапно переполнила любовь ко всем этим людям. Я понял, что принадлежу им, а они – мне; что, хотя мы все мы очень разные, мы не замкнуты каждый в себе и не чужие друг другу». Он считал, что в тот момент «пробудился от сна – от сна отделённости, „особого” призвания. Моё призвание не делает меня особым. Я остаюсь одним из рода человеческого – есть ли на свете судьба счастливее этой? Ведь и Слово стало плотью, разделив судьбу человека».

Познав единство Христа с человеческим родом, Мертон стал писать иначе. Он опытно убедился в том, что все люди едины во Христе, и через это открыл для себя общественное измерение христианства и монашеского призвания. Ведь и на Страшном суде с нас, по слову Иисуса, спросится только одно: сделали ли мы добро «одному из сих меньших» (Мф. 25:45). Почему же мы не исполняем заповедь Христа и не любим ближних, как Он нас любит? Мертон пишет: «Корень войны – страх». Но страх – это и корень насилия и несправедливости. Мертон читал о Ганди и поражался его способности соединять священное и светское, деятельность и созерцание. Ганди понимал, что «на земле не будет мира, пока люди не опомнятся и не придут в себя». «Прийти в себя» – значит обрести ум Христов, освободиться от страха, насилия и несправедливости. Понимая это, Мертон стал больше писать о расизме, ненасилии, ядерном оружии и войне во Вьетнаме. Он много переписывался с теми, кто был вовлечен в миротворчество. Спустя какое-то время глава ордена запретил Мертону публиковать свои заметки о войне. Тот подчинился, но продолжал рассылать свои тексты друзьям. Оправдала его энциклика Папы Иоанна XXIII Расет in terris.

К сожалению, многое из того, что Мертон писал в 1960-е гг., актуально и по сей день. Мало что изменилось (если изменилось вообще) в нашем отношении к справедливости, миру, войне, вооружению, ненасилию. Мир всё так же в плену у страха. Люди всё так же воюют – с той лишь разницей, что теперь они стремятся искоренить терроризм. Мертон и сегодня мог бы сказать:

В это трудное время долг христианина – все силы, всё разумение, всю веру, всю надежду на Христа, всю любовь к Богу и людям отдать делу, которое нам сегодня поручил Бог. Мы должны искоренить войны. Дело это великое и неимоверно сложное. Даже Церковь не знает точно, как к нему подступиться. А ведь именно она должна вести нас к ненасильственному разрешению противоречий и постепенной отмене войн, потому что насилием нельзя примирить ни страны, ни части общества. Христиане должны как можно больше делать и до последнего стоять за мир

.

В 1965 г. Мертону было разрешено окончательно переселиться в скит. Но и там он продолжал писать книги, статьи, письма, беседовал с людьми. Начался самый напряженный и противоречивый период его жизни. С одной стороны, исполнилось его заветное желание – он обрел одиночество. А с другой, следуя внутреннему зову, он не прекращал общения с миром. К 1966 г. напряжение сказалось на его душевном, духовном и физическом состоянии. Некоторые даже думали, что он находится на грани срыва. Именно в это время он прошёл через самые серьёзные в его монашеской жизни испытания.

В июле 1965 г. Мертон вспоминал девушку, с которой познакомился ещё в Англии. Он вдруг увидел в ней «символ настоящей женственности, то, чего я так и не познал, живя в миру, и без чего я до сих пор ущербен». Эта ущербность его тревожила. Он не был до конца уверен, что способен по-настоящему любить, что другие любят его по-настоящему и что, в конечном счете, его одиночество неподдельно, а сам он не пытается убежать от самого себя. Божественная любовь может заменить любовь человеческую, но у Мертона хватало внутренней честности, чтобы не рассчитывать на это. Потому-то он и был так открыт в общении и любви ко всем, кто его окружал: к гефсиманской братии, к друзьям, к тем, кого он знал только по переписке. Но целиком исцелить «ущербность» не удавалось.